Бунт Афродиты. Tunc - [117]

И вот она сидит и сидит, миссис Хенникер, стискивая в руке носовой платок, красное лошадиное лицо блестит от пота. Если б я мог передать, с каким, до рези в глазах, напряжением вглядывался в лицо мёртвой Иоланты — почему всё разлетелось на куски, сгорело в огне, распалось? В зелёной книжке, упавшей рядом с кроватью, не было подчёркнутых фраз, чтобы подсказать, о чём были её последние мысли, — может, их было не много. Хенникер принесла мне книгу вместе с локоном тех знаменитых волос — сентиментальные реликвии, которые так ценят дети человеческие: свидетельства памяти, живущей столько же, сколько последняя невыплаканная слезинка. Её глаза, видят ли они строки, что я сейчас читаю вслух, с трудом шевеля губами? «Vous êtes lié fatalement aux meilleurs souvenirs de majeunesse. Savez-vous qu'il у a plus de vingt ans que nous nous connaissons? Tout cela me plonge dans abîmes de rêverie qui sentent le vieillard. On dit que le présent est trop rapide. Je trouve, moi, que c’ est le passé qui nous dévore»[94]

Возможно, скорее, глаза Джулиана читали и перечитывали эти спотыкающиеся строки, написанные рукой стареющего Флобера, потому что Джулиан наверняка был там. Он появился молча, без предупреждения, вскоре после полуночи, осторожно поставил свой портфель на пол. Взволнованная миссис Хенникер видела только похожую на летучую мышь фигуру в чёрном костюме и мягкой чёрной шляпе. Он поднёс палец к губам и жестом показал, что сам может последить за больной. Всё было понятно без слов. Вздохнув, миссис Хенникер перешла к низкому дивану и тут же крепко заснула. Она заметила только одно: Иоланта не открывала глаз, но неожиданно её лицо задрожало, а рука медленно поползла по простыне навстречу маленькой, детской руке Джулиана. Так они и оставались: её лихорадочные пальцы лежали на его ладони. Конечно, я спросил, как он выглядел, но она отвечала что-то невразумительное; её впечатления были самые противоречивые. Смертельно усталый и старый, пепельное лицо, кратер потухшего вулкана; или ещё, большая трепещущая летучая мышь боли, держащаяся крыльями за металлический стул. Или ещё… Но всё бесполезно, бесполезно. Когда действительно необходимо, Джулиан появляется, и человек знает об этом, но часто только после того, когда он уйдёт.

Ночь постепенно уступала молочной мути рассвета, белые клыки снежного пейзажа блестели в своём бесполезном великолепии. Природа ещё дремала, и даже Джулиан то и дело ронял голову на грудь. Должно быть, выйдя в очередной раз из забытья, он и ощутил её безвольную тяжкую неподвижность. Смерть, казалось, налила её пальцы свинцом, и он с трудом высвободил из-под них свою руку. Так всё и было. Он сидел не двигаясь. Миссис Хенникер тихонько похрапывала. Он пристально вглядывался в белый профиль, которым она поворачивалась к нему с таким застывшим старанием. Даже когда сонная муха уселась ему прямо на глаз, он не мог пошевелиться.

Но последнего унижения, которое репортёры приберегают для подобных событий, избежать не удалось. Каким-то образом тайна её местонахождения раскрылась. Больница была плохо приспособлена для защиты от шести десятков этих назойливых типов, особенно в такое раннее утро. Они ворвались во вращающиеся двери с вульгарной наглостью, свойственной их племени, сметя ошеломлённую дежурную сестру, глухие ко всяким протестам. Некоторые даже перелезли через балкон со стороны сада. Освещённая свечой тишина палаты была теперь нарушена их хриплым почтительным сопением, шарканьем их подошв, шипением вспышек и щёлканьем затворов фотокамер. Но даже сейчас Джулиан не двигался, сидел в изнеможении на стуле. И, как это ни странно, они не обратили на него внимания, поскольку никто не взглянул на него, не обратился с расспросами; и ни на одном из снимков, заполонивших газеты мира, не было и следа его присутствия — стул казался пустым. Что можно добавить? Запланированный выход из строя человеческого тела и так далее в том же роде. Миссис Хенникер всё проспала и проснулась, только когда хлопнула дверь. Джулиан исчез. «Не повезло ей, — сказала она позже, — что полюбила тебя, ну никуда это не годилось, и тебе всё равно было наплевать». Я больше не могу отвечать на подобные обвинения. Я измучен, ужас преследует меня. Я ни в чём не виновен — по сути, именно в этом моя настоящая вина. Позже в бульварной прессе довелось прочитать, что её могилу ограбили. Писали, что это дело рук её фанатов — действительно, фанаты ни перед чем не остановятся. Во всяком случае, вряд ли это мог быть Джулиан; и не обычные грабители, потому что её драгоценности не тронули. Хотя — волосы: волосы богинь высоко котируются. Она искала не союза сердец, а хрупкого союза надежд — но откуда Хенникер было знать это? Я чуть не задохся от её слов, сидел и смотрел на неё с таким чувством, будто проглотил жабу. Здесь очень тихо. Ом. Я сказал: Ом.

7

Несколько дней вялого одиночества в Афинах, когда я дожидался появления Кёпгена, совершенно измотали меня. Не знаю, почему мне казалось, что нужно увидеться с ним прежде… прежде чем сделать решительный шаг. Я следил за его излюбленной таверной; и тут та же тоска. Одно окно провалилось внутрь, вино отдавало плесенью. Вдова умерла, и дело продолжал её сын. Ночами я подолгу бродил по улицам… брутальными бархатными афинскими ночами с их резкой злобной музыкой и запахом ужаса преследуемых жертв. Я больше не могу записывать свои мысли, как будто кончилась катушка. Чёртов механизм в голове не крутится, его начало заедать, как мотор. И вдруг, бац, сегодня вечером я столкнулся с ним — Силеном в миниатюре в монашеском облачении. С лысинкой. Но никакого удивления при виде меня. Некоторое время мы сидели, пристально изучая друг друга; я заметил, что он прилично пьян, и поспешил догнать его в этом блаженном состоянии.