Бунт Афродиты. Nunquam - [75]
— Боги умерли или ушли на покой, — мрачно произнёс я. — И оставили нам веретёна и ткацкие станки. А что, Джулиан и в самом деле очень переменился?
— Да. На него как будто снизошло смирение. «Фирма дана и фирма взята, да здравствует фирма». — Скрестив на груди руки, она произнесла это с ласковой насмешкой. — Пожалуй, на картине появились новые краски. Джулиан стал человечным!
Не знаю почему, но это замечание показалось мне самым кошмарным из всех когда-либо слышанных мной. Странно, конечно, но по спине у меня побежали мурашки. Я поглядел на Бенедикту и увидел, или мне привиделось, что она побледнела; но, возможно, это из-за её волос, из-за свечей.
— Человечным, — повторил я, поворачивая слово, как карту, и вглядываясь в изображение на ней, если так можно выразиться. Пики или черви? Стояла тишина, прерываемая лишь жевавшим сельдерей Карадоком. Он не обращал ни малейшего внимания на нашу беседу.
— Джулиан рассказал мне, — продолжала Ариадна, — как провёл ночь у её постели, когда она умирала, — последнюю ночь. Он едва не сошёл с ума от горя и неожиданности, был до того выбит из колеи, что вдруг обнаружил себя за странным занятием: её помадой подкрашивал перед зеркалом губы. Он пришёл в ужас, но сохранил ощущение, что должен это сделать. К тому же у него из головы не выходили строчки Гейне, его губы шевелились, когда он снова и снова шёпотом повторял их, словно подчиняясь чужой воле. Вы знаете их? Помните? Фаустовы строчки?
Du hast mich beschworen aus dem Grab
Durch deinen Zauberwillen
Belebtest mich mit Wollustglut
Jetzt kannst du die Glut nicht stillen.
Press deinen Mund an meinen Mund;
Der Menschen Odem ist gütlich!
Ich trinke deine Seele aus,
Die Toten sind unersättlich.
В бреду ночном я вдруг, ликуя,
Цветок погибший узнаю:
Загробным жаром поцелуя
Она дарит любовь мою.
О тень желанная! К рыданьям
Моим склонись, приди, приди!
К устам прижми уста — лобзаньем
Мне горечь смерти услади[85].
Опять наступила тишина, в которой мрачные, извращённые стихи о Елене, возвратившейся к Фаусту, кружили голову, заставляли сильнее биться сердца, озарённые видением Джулиана, который, вжавшись, как мышь, в больничное кресло, не сводил взгляда с мухи, ползшей по мёртвому глазу. Такая картина будит жалость и отчаяние. А Ариадна тихо продолжала:
— Было очевидно, что ему подойдёт лишь нечто вроде вампирши — не меньше.
Бенедикта прижала ладони к щекам.
— Я знаю, Ариадна. Слишком хорошо знаю. Но у него были основания стать таким, каким он стал; и я всегда говорю себе, что, несмотря ни на что, его ещё можно любить. Но боюсь, сама я на это уже не способна. У меня не получится. А у кого получится? Всё так плохо, бессмысленно.
Из окна потянуло ветерком, и на длинном обеденном столе заколыхались, заплясали огоньки свечей; нам всем стало не по себе, как будто неким непостижимым образом ветер стал дыханием Джулиана, привлечённого, возможно, стихами или упоминанием своего имени.
— Нежданный гость, — произнесла она по-гречески и, вздрогнув, натянула на плечи шаль.
Впечатление от этого молчаливого визита ещё усилилось, когда чуть погодя где-то в глубине дома с настойчивостью капризного ребёнка зазвонил телефон. Ариадна ушла, а мы, взяв сигары и кофе, отправились в другую комнату, где жарко горел камин. Там мы сидели, погрузившись каждый в свои мысли, навеянные стихами Гейне и настроением, ими созданным. Вскоре вернулась Ипполита со словами:
— Феликс, это вас из лондонского отделения фирмы. Сказать, что вас нет или вы спите?
— Зачем? Лучше узнать, что им надо.
Я вышел в холл, где стояла крошечная телефонная кабинка, сооружённая из обитого атласом портшеза. Связь, конечно же, оставляла желать лучшего, щелчки и шипение мешали что-нибудь расслышать — это напоминало попытку одолеть шумовые волны гигантской раковины. Тем не менее я узнал Натана, который терпеливо ждал, когда я подойду.
— С вами хочет поговорить мистер Маршан, сэр. Он настоятельно просил найти вас. Подождите, пожалуйста, у телефона.
У Маршана был злой голос, словно его подняли с постели среди ночи; но заговорил он как будто с облегчением:
— Я бы не стал вас беспокоить, но Джулиан потребовал, чтобы я связался с вами, у нас тут довольно неприятное происшествие.
— Иоланта! — вскричал я, чувствуя, как от страха у меня стремительно забилось сердце. — Что с ней?
— Нет. Нет. Это с мужчиной, с Адамом. С ним беда, боюсь, его придётся списать со счетов; он спятил и убил беднягу Рэкстроу… нашёл кого. Мы, конечно, не ожидали ничего подобного.
Звучало устрашающе неправдоподобно.
— Как? Где?
Со злостью выдохнув воздух, Маршан заговорил вновь:
— Вам ведь известно о приказе пускать старика Рэкстроу в лабораторию, чтобы он привыкал к Иоланте и регистрировал любые возможные реакции. Идея принадлежит Джулиану; мне это не очень нравилось, но он сказал, что обсуждал это с вами и вы не возражали. Как бы там ни было, с реакциями ничего не вышло. Старик попросту стоял часами не двигаясь и смотрел на нашу подружку; думаю, он мог бы стоять так бесконечно, если бы его не уводила Хенникер. А вот на неё Иоланта произвела жуткое впечатление: никогда не видел, чтобы кто-нибудь так долго и отчаянно рыдал. Она всё время повторяла: «Господи, совсем как живая», — опять и опять, пока её не скрутила судорога и ей не пришлось прислониться к стене. Она ещё и теперь не в себе, но они оба каждый день приходили в лабораторию на несколько часов. Старик лишь шипел и хрипел да хмурил брови; но ничего не удавалось из него вытянуть. Разве что сам он задавал разные вопросы парню по фамилии Джонсон, и это всё. Так вот, мы до того привыкли к его неподвижной фигуре, что вчера Сайд не запер лабораторию, когда мы пошли обедать; скажем так, он едва ступил за порог, совсем забыв о старике, и сразу же раздался грохот, запахло палёным. Сайд бросился обратно и увидел, что Рэкстроу катается по полу, словно сороконожка, а в горло ему вцепился Адам; вы бы определили это как мускульный спазм в результате долго лелеемой мести. Не знаю уж, чего он добивался, но был контужен, весь обожжён и к тому же покрыт «Эяксом». Сайд подал сигнал тревоги, но нам пришлось нелегко, Адам был совсем как живой. В конце концов удалось отключить питание и высвободить Рэкстроу, его немедленно увезли в больницу. А потом, уже ночью, мы узнали, что у него не выдержало сердце. Дело замяли, будто ничего не было, а его смерть представили как естественную — чёрт возьми, как раз вовремя. Старик зажился у нас. Но Джулиан считает, что вы должны знать. Случился сбой в электросети большого пищеблока, но это ерунда. В остальном всё идёт по плану; вам придётся подумать о более мощном температурном контроле, чтобы она не перегревалась и не сочиняла верлибры: полагаю, любой нормальный человек способен на это в состоянии бреда. Вчера такое было. Она перегрелась и выдала стихотворение. Феликс, вы ещё тут?
