Бункер "BS-800"/ der Fluch des Reichs. - [107]

— Я думаю, — вмешался в разговор, внимательно слушавший Чёрного, Серёга, — Что им будет проще нас убить сразу, без партизанских игр!

— Вы ему нужны живыми! — ответил Аскет. — Они захотят вас допросить, увидеть страх в ваших глазах — это шакалы, и они питаются этим страхом! Им нужна победа — а для этого они должны видеть врага. Когда они напорются на наши ловушки, и нащупают наш лагерь оптикой, они залягут метрах в двухстах от лагеря — и будут ждать. Нападут они на нас рано утром, часа в три-четыре. Это время, когда человек крепче всего спит — «учётный час», когда маза по воровскому делу идёт. Я сделал двух манекенов, и посадил их у костра — они вполне прокатят за людей. К тому же ветки, брошенные для маскировки костра, серьёзно затрудняют видимость лагеря в целом. Кучи пустых бутылок, тоже наведут на мысль, что мы бухаем — и они потеряют бдительность второй раз.

— Там половина немецких бутылей, что если они просекут? — спросил я.

— Это мы знаем, что они немецкие — на донышках выбиты буквы. Даже через самый хороший бинокль этого не разглядеть, на таком расстоянии. А сами бутылки — их разнообразие цветов и форм — мало ли сейчас в магазинах заграничного бухла? А этикеток нет — в воде, в речке охлаждали, вот они и отклеились. Со стороны всё должно выглядеть логично, и понятно. Перед штурмом они будут анализировать увиденное — будут кнацать наш расклад, и на его основе «запаривать чифир».

— Что будет, когда группа нагрянет в лагерь?

Аскет ответил лишь усмешкой, посчитав её достаточным объяснением.

— Меня волнует один вопрос, — вклинился в разговор Левинц, — Мы сейчас находимся в жилом помещении кругового заградительного сооружения. Что оно заграждало? И ещё. Когда я заходил в первый «ДОТ», то видел горку, довольно высокую — за могилой. «ДОТы» вкопаны и занесены землёй, и почти не возвышаются над поверхностью — то есть это не они. Что в центре этой круговой обороны?

— Там есть что-то, — уклончиво ответил Аскет, — Но с другой стороны, когда строят дом — вначале строят забор! Если забором является наше подземка — не полностью достроенная, — то получается и дом не начат?

— Нет, сто пудово там что-то есть! — не унимался Борис.

— Мы сходим туда, с Симаком, завтра. А пока — всем спать! Кроме меня, и Симака. В четыре утра вам с Беркутом нас менять! — Аскет кивнул на кобуру Левинца:

— Что за «кнут»?

— «Валёк»[51].

— Тут нашёл?

— Да, в шкафу.

— «Парабеллум» или «P-38» лучше возьми, на хрен тебе этот «дристострел»? Из него разве что застрелиться можно — что и сделал Адольф, в своё время! — задумчиво промычал Чёрный, мыслями который был уже там — под этим холмом, что в центре оборонительной системы «ДОТов».

— Кстати, парабеллум переводиться как «готовься к войне»! — сказал Борис, вытягивая двумя пальцами папиросу из пачки.

— Названье, соответствующее нашему положению! — усмехнулся Сергей, подливавший себе в кружку до черноты крепкий, чай.

Мы ещё минут пятнадцать чаёвничали, разговаривая ни о чём. Затем, накинув ремень «Калаша» на плечо, я направился к своему посту — «ДОТу» номер три. Чёрный пошёл к первому каземату, звонко шлёпая подошвами по затопленным тоннелям. Китайский «ПМ» я променял на «готовься к войне», который предстояло почистить от консервирующего покрытия, смазать и снарядить. Сидя в тёмном, сыром каземате, поглядывая время от времени в прорезанное открытое окно амбразуры, я вслушивался в ночную тишину. Из туннелей, снизу, доносился редкий звук капавшей воды. Методичный, громкий, на фоне мёртвой тишины казематов, звук казался оглушительным. Не произвольно я задумался о мучениях, которые испытывали люди, подвергшиеся «капельной пытке». Иногда, где-то в туннеле, слышались всплески воды, будто рыба в ночной реке всплыла, чтоб хватануть воздуха. Из окошка, — через которое квадратным пятном на полу поступал слабый, мертвенно-жёлтый свет луны, — веяло холодом, и свежестью ночного леса. Прикрыв амбразуру в целях светомаскировки, я разжёг керосиновую лампу. Чистка оружия поглотила моё внимание к туннельной жизни, и время окончания моего дежурства подошло незаметно. Я услышал шаги, вдалеке, и вздрогнул. Поглощенный своими мыслями, за работой, я не заметил, как пролетело время. Самым страшным звуком, из тех, которые я мог бы сейчас услышать, для меня был выстрел. Звук шагов нисколько не напугал меня, а скорее удивил. Я посмотрел на часы, и понял — всё в порядке. Должно быть Наёмник идёт. Загасив лампу и открыв окно бойницы, я стал ждать его прихода, на случай, приготовив пистолет — выработка рефлекса, дело полезное! Звук неспешных шагов становился всё громче, затем в тамбуре, снизу, замигал свет его фонаря. Через какое-то время свет стал ярче, затем появился сам идущий. Войдя в тамбур, он посветил ярким фонарём снизу вверх, на меня:

— Пора меняться! Я пойду поднимать сменщиков, а ты посиди пока, на случай, тут! — сказал человек, бесцветным голосом Аскета.

— Ты в глаза только не свети! — попросил я, и тот сразу опустил луч фонаря на мокрый, бетонный пол.

Мне стало стыдно — ведь я, прикрыв амбразуру, попросту «забил» на своё дежурство. А вот Аскет, судя по его усталым шагам и голосу, вслушивался в тишину, собранный и сжатый — как сжатая боевая пружина, готовая в любой момент распрямиться. Через минут пятнадцать меня поменял Борис, Серёга сменил Чёрного и отправился дежурить на «первый пост». По-хозяйски поставив «Сайгу» в угол помещения, Левинц, при свете своего фонаря, зажёг ещё не остывшую керосиновую лампу, обыденным движением руки достал из кармана немецкого кителя бутылку шнапса. Лицо у Левинца было слегка опухшим после сна, настроения разговаривать у него не было, и он всё делал молча. Удобно разместившись на двух ящиках, поставленных рядом друг с другом, он откупорил бутыль, достав из другого кармана стакан, и слегка наполнив его, он — так же без слов — проглотил жидкость. Затем закурил, положив пачку с папиросами и зажигалкой перед собой. Запахло маслянистым дымом марихуаны. Борис, думавший о чём-то своём, спохватившись, затушил папиросу об доску ящика, на котором сидел, убрал окурок в пачку, достал другую папиросу — уже нормальную, с табаком, и вновь закурил, загадочно подмигнув мне своим опухшим «пельменем». Я, выдернув из-под его задницы тряпку, повесил её на выступающие уголки металлического швеллера, как штору.