— Приемы самбо изучаете? — спросил кто-то от дверей.
Вы, конечно, догадались, кто это. И спросил он с той же добродушной усмешкой, с какой про марафонский заплыв у нас спрашивал, когда мы с Буном в яме плавали. Арнольд Викторович — наш физкультурник пришел, чтобы посмотреть, как строительство зала продвигается.
Неожиданно получилось. Мы замерли, а парень висит вниз головой, как в невесомости. Молчит тоже.
— Осторожно! — предупредил Арнольд Викторович. — Приземляться лучше всего на ноги.
Мы перевернули парня и поставили. Чуть его ноги до земли дотронулись — в них точно мотор включился. До окна было метров пять. Он их — в два прыжка! Потом — вверх!
Но Арнольд Викторович успел схватить его за штанину.
— Брумель настоящий!.. Что тут у вас происходит?
Но объяснять было некогда. Парень вырвался, схватил длинную рейку и, как рехнувшийся, завертел ею над головой.
— Убью-у-у!
Сначала он на нас бросился. Рейка ж-жих, ж-жих и бах — прямо Борьке Шилову по плечу, а с плеча соскользнула и еще по щеке ударила.
Борька зажал лицо руками.
— Стой! — кричит парню Арнольд Викторович. — Брось палку!
Но где там! Я ж говорил: у него ни одной задержки нету. Тупая ярость. Он с рейкой — на нашего физкультурника! Но не на того напал. Самбо все-таки вещь! Рейка полетела в один угол, парень — в другой.
Арнольд Викторович подбежал к Борьке Шилову, и мы вокруг сгрудились. Ничего! Есть царапина на щеке, а вообще-то жив-здоров. Твердит свое:
— В милицию его! В милицию!
А кого в милицию? Обернулись — угол пуст. Видно, приземление было не достаточно жестким. Удрал, пока мы с Борькой возились.
Рассказали мы Арнольду Викторовичу, что у нас произошло, и спросили, как он смотрит: правильно действовали или нет. Он у нас шутник:
— Я не бог! — говорит. — Я всего-навсего учитель. Да и то — по физкультуре, а не по юриспруденции… Я вот сам хочу вас спросить: имел я право швырнуть этого мальчишку?
Мы твердо заявили — имел!
— А я сомневаюсь! — ответил Арнольд Викторович.
Мы еще побродили по будущему залу. Арнольд Викторович показал, где и на каких снарядах заниматься будем. Тут Васька Лобов и спрашивает у физкультурника:
— Арнольд Викторович! А вы про все это расскажете в школе?
— Про что? — удивился он. — Про пионерский сбор?.. Или я ошибся — это был не сбор?
— Сбор! — подтвердил Васька и объявил пионерский сбор закрытым.
А вечером мы у Буна сидели. Он один дома был — жуков в новые ящики перекалывал. Любимое занятие. Но сегодня он делал это без всякого интереса — по привычке. И оба мы про сбор думали. Необычный он. Со стороны — и не сбор совсем. А задуматься заставил. Да еще как!
— Я сегодня, — признался Бун, — про твоего деда вспомнил.
— Про деда?
— Помнишь, он обиделся на меня? Ревизором назвал…
— Ну и что?
— Ты сегодня этого парня античастицей окрестил… Если хочешь знать, я твоему деду тоже каким-то пришельцем из антимира показался!
— Наговариваешь ты на себя!
— Ничего не наговариваю! Кто кричал: «Не по приказу! Без долга! Свободно!»? Я кричал… Вот мы сегодня про свободу слышали. Тот парень свободу пощупать хочет, а я его глаза вижу… Когда нас в яму спихнули… Пустые и страшные… Он свободно мог похоронить нас! Ни с того, ни с сего — так просто, чтобы волю воспитать!
Я тоже вспомнил яму и как тот парень ногой землю мне на голову сбрасывал. Похоронить, конечно, нас бы не похоронили, но поиздевались бы порядочно!
Вообще-то Бун — не оратор. Я его запросто переспорить могу, даже если он и прав. А в тот вечер он сыпал, как диктор из телевидения. И все из-за сбора, из-за той античастицы, которую мы к себе затащили. И еще из-за того, что моего деда вспомнил. Теперь перед ним, конечно, не оправдаешься — поздно. И от этого Буну еще обиднее было, хотя он, по-моему, и не виноват. Ведь почему мы с дедом спорили? Очень уж нас перекормили высокими словами. Надо бы пореже ими пользоваться.
Вспомнили мы Галину Аркадьевну. Она любила, например, повторять: «Сбор макулатуры — долг чести юного патриота!» Смешно!.. Макулатура и есть макулатура. Она нужна — никто не спорит, и собирать ее надо. Но при чем тут патриотизм или честь? Это дело — и все! Да и дело-то так себе, средненькое!
— И знаешь, — говорит Бун, — может, античастицы как раз из-за таких болтунов и появляются.
Я не согласился. Я же не стал таким, хотя дед любил толковать про долг и всякое другое, а мне слушать приходилось, потому что больше некому. Мы же часто вдвоем оставались.
— А ты подумай! — говорит Бун. — Ты пойми разницу! Я тоже только сегодня это понял… Твой дед имел право так говорить. Он от души говорил, а не от языка!..
