Бумажный дворец - [87]

Запах кофе будит Анну.

– О, хорошо, – произносит она, зевая.

– Надо же, кто заговорил.

Анна слегка наклоняет голову набок, точно зимний воробушек. Но потом вспоминает свое горе, и ее лицо сереет.

– Поговори со мной. – Я приношу ей кружку с кофе. – Сахар есть, но нет молока. – Сажусь на край дивана рядом с ней. – Подвинься.

Она двигается, чтобы освободить мне место, пустой участок у ее бедра.

– Мне хочется прогуляться по пляжу, когда выйдет солнце.

– В сундуке должны быть свитера, – вспоминаю я.

Она садится, поправляет подушку за спиной.

– Я ходила к гинекологу на той неделе. У меня задерживаются месячные.

– И?

– Я была уверена, что беременна.

– Мы разговаривали на той неделе. Ты ничего не сказала.

– Я боялась, что если что-нибудь скажу, то снова случится выкидыш. Все думала, что третий раз должен быть счастливым. – Она делает глоток и морщит нос. – Надо было заехать за молоком по пути. В любом случае, я не беременна.

– Блин, Анна, мне так жаль. Это хреново.

Она ставит чашку на подоконник, опускает взгляд на руки, переворачивает их и смотрит. Проводит пальцем по верхней линии на правой ладони.

– Помнишь, где линия жизни?

Я киваю.

– Помнишь, где линия любви?

Анна смеется.

– На моей полно маленьких ответвлений. Линдси называла их линиями моих перепихонов.

– Что стало с Линдси? – спрашиваю я.

– У меня никогда не будет ребенка, – говорит Анна.

– Конечно, будет. Тебе всего тридцать три. Просто продолжай пытаться. Наверняка у тебя в итоге будет четыре сопляка, которые выглядят и ведут себя, как Джереми.

Она качает головой.

– Месячные не идут из-за того, что у меня К с большой буквы.

– И как это связано с задержкой?

– Карцинома яичника, рак, – произносит она.

– К с большой буквы называют клитор, тупица. – Слова вылетают у меня изо рта прежде, чем я понимаю, что она сказала. Комната задерживает дыхание, пылинки замирают в воздухе, солнечные лучи останавливаются у оконного стекла и жду. Внутри меня бетонная тишина.

Я качаю головой.

– Нет.

– Элла.

– Откуда ты знаешь, что это не доброкачественная опухоль?

– У меня четвертая стадия. И уже появились метастазы.

– Ты консультировалась с другим специалистом? Потому что если нет, тебе надо срочно это сделать.

– Элла, помолчи и дай мне договорить. Я серьезно. Просто заткнись, хорошо? У меня заметили пятна на печени. Насколько все плохо, будет понятно на следующей неделе, но доктор сказал готовиться к худшему.

– Но ты не знаешь наверняка. Возможно, все это операбельно. Еще ничего неизвестно. Ты пройдешь химиотерапию. Найдем лучшего врача в Нью-Йорке. С тобой все будет в порядке.

– Хорошо, – кивает Анна. – Раз ты так говоришь.

– Я так говорю.

– Ну, тогда нам не о чем беспокоиться. Пойдем погуляем по пляжу. – Она отбрасывает одеяло и тычет меня в бедро. – Подвинься, пожалуйста, чтобы я могла вылезти.

– Я знаю, что ты ненавидишь физические проявления нежности, но я собираюсь тебя крепко обнять, и тебе придется потерпеть.

– Ладно. Дай мне секунду приготовиться.

Я обхватываю ее и прижимаю к себе.

– Я люблю тебя, Анна. Все будет хорошо. Обещаю.

– И я тебя люблю, – отвечает она. – Не знаю, почему я тебя так ненавидела, когда ты была маленькой.

– Я тебя раздражала.

– Я была злой.

– Ты была устрашающей. И до сих пор такая, – смеюсь я.

– Помнишь, как Конрад ударил меня на веранде? – спрашивает Анна.

– Да.

– Лео наказал его, а он упал и заплакал. Мне все стыдно перед ним.

– Почему? Это же он ударил тебя.

– Потому что я дразнила его. Хотела спровоцировать, чтобы его наказали. – Она смотрит в большое окно на пруд. Солнце падает на лед под идеальным углом, отчего он искрится, как хрустальный.

– Я была так жестока к нему, – качает головой Анна.

– Ты была жестока со всеми.

– После того как Лео отправил его в домик, я заперлась в ванной и разревелась. Понятия не имею, почему. – Она встает и идет к плите, берет кувшин, наливает воду в чайник. – Я видела в кладовке мятный чай, – говорит она.

– Я принесу, – вызываюсь я.

– Так это странно – что именно мы вспоминаем. Я делала вещи в миллион раз похуже, но когда доктор сказал, что у меня рак, мне вспомнился тот день с Конрадом. Как ужасно я с ним обращалась. А на следующее лето он умер.

– Через лето, – поправляю я. – Ты тогда работала на еврейской ферме в Санта-Крузе.

– Как меня занесло на еврейскую ферму? Наверное, сидела на кислоте, – смеется она и на мгновение вновь становится собой. – Я все думаю, что если бы была добрее, со мной бы этого не случилось. А вдруг карма существует? И в следующей жизни я окажусь сороконожкой. Или тромбом.

– Ты ни в чем не виновата, – успокаиваю ее я. – И кармы не существует.

– Ты этого не знаешь.

Но я знаю. Потому что если бы карма существовала, рак был бы у меня, а не у Анны. Я глубоко вдыхаю, зная, что должна сделать. Все эти годы я хранила данное Джонасу слово. Но Анна должна знать, что ни в чем не виновата.

– Помнишь, как Лео все бегал по квартире с криками: «Почему?» Бил вещи и кричал на маму?

Анна кивает.

– Он винил себя за смерть Конрада. Но он был не причем. Это я виновата. – Я делаю глубокий вдох. – В тот день на лодке, когда Конрад умер…

– Я не хочу умирать, Элла, – перебивает меня Анна. – Не хочу, чтобы ничего больше не было… ни деревьев, ни тебя – только разлагающаяся плоть. Помнишь маму? И черви? – Она наполовину смеется, наполовину плачет.