Бумажный дворец - [41]

Когда мы впервые встретились с Джонасом – в тот день у родника, – он был лохматым мальчонкой, который заблудился, преследуя птицу. Мне было почти одиннадцать, всего на три года старше, но мне казалось, что я гожусь ему в матери, когда я взяла его за руку и вывела обратно на дорогу. Я и представить себе не могла, что встречусь с ним снова – четыре года спустя, – и этот странный ребенок безвозвратно изменит мою жизнь.

В тот день я проснулась в тревоге – с какой-то тянущей тоской в груди. Мне приснился страшный сон: незнакомый мужчина заставлял меня есть картошку в мундире. Он сказал, что убьет меня. Я умоляла его позволить мне в последний раз увидеть маму. Там были музыканты, игравшие на банджо. Я колотила в стекло, но никто меня не слышал.

Анна еще спала. Ее дневник на спирали свалился с ее кровати на пол. Меня одолевало искушение заглянуть в него, но я и так знала, что там может быть написано. Сунув руку под матрас, я вытащила свой дневник. С нефритово-зеленой шелковой обложкой и крохотным замочком. Мама купила мне его первого января, когда мы по традиции пошли есть дим-сам в Чайна-таун. Анна выбрала красную футболку с китайскими иероглифами, но стоило посмотреть на них, наклонив голову, как становилось видно, что это не китайские иероглифы, а буквы, складывающиеся в надпись: «Пошел в жопу!» Себе мама купила лавандовый халат. К тому времени, как мы вернулись домой, я уже умудрилась потерять ключик от дневника. Пришлось взломать замочек булавкой, отчего он перестал закрываться. Но это было не страшно, потому что в основном я записывала в дневнике только списки того, что мне нужно сделать, чтобы стать лучше. Например, «упражняться игре на флейте каждый день по часу!» Или «прочитать „Мидлмарч“!»

Ночью прошел сильный дождь, и воздух пропитался влагой. Под первыми жаркими лучами утреннего солнца над мокрыми сосновыми иголками поднимался пар. От нашего домика уже пахло сыростью. Мне хотелось писать.

Я тихонько закрыла за собой дверь домика и побрела в туалет, пиная босой ногой колючие, погрызенные белочками шишки. Полотенца, которые мы повесили вчера на веревку сушиться, были все мокрые и в древесном мусоре, нападавшем на них сверху.

Сев на толчок, я заметила кровь на голени. Я вытерла ее клочком туалетной бумаги и достала из аптечки лейкопластырь. Уже поставила ногу на сиденье, когда, пытаясь разлепить пластырь, увидела пятна крови на полу. Я задрала ночнушку. Подол сзади был заляпан кровью. Наконец-то. Я так долго этого ждала, каждый день проверяла трусы в надежде догнать подруг.

Покопавшись в бельевом шкафу, я достала коробку тампонов Анны и снова села на унитаз, слыша, как капает в воду кровь. Я уже воровала у Анны тампоны, чтобы потренироваться их вставлять. Бекки сказала, что я дурочка, но я боялась, что вставлю как-то неправильно и порву себе плеву. Я внимательно читала инструкцию в коробке, разглядывая картинки с изображениями влагалища, похожего на легкое, и согнутых в нужной позиции ног.

Когда я высвобождала тампон из пластиковой обертки, раздался стук в дверь.

– Не входите! – крикнула я. – Тут я!

– Давай быстрее, мне нужно поссать. – Это был Конрад.

– Сходи в кусты. Ты что, девчонка?

– А ты мегера?

Я услышала, как он с топотом удаляется в лес. Иногда Конрада еще можно было терпеть. Мне даже бывало его жаль. Но было в нем что-то жутковато-противное – он походил на чувака, который все время моет руки. В последнее время он повадился тайком следить за нами с Анной, когда мы шли на пляж. Иногда, валяясь на песке, мы замечали, как он подглядывает за нами из-за дюн в надежде увидеть сиськи.

Я проверила, что дверь в туалет заперта. Села обратно на унитаз, задрала ночнушку выше пояса и сняла трусы, чтобы как можно шире раздвинуть ноги. Поднесла розовый аппликатор к нужному месту и уже стала давить на трубку, когда вдруг услышала какой-то звук. К слуховому окошку на противоположной стене туалет прижималось лицо Конрада, который широко распахнутыми глазами, не отрываясь, смотрел мне между ног. Я уронила тампон, и тот покатился по полу.

– Убирайся, извращенец! – заорала я, содрогаясь всем телом от гнева и стыда. Мне было слышно, как он убегает, заливаясь отвратительным хохотом. Уже завтра все фрики, с которыми он дружит, будут знать о том, что произошло. Я опустилась на унитаз, рыдая, мечтая умереть. Едва заслышав, как хлопнула дверь его домика, я побежала к себе, запихнула окровавленную ночнушку под кровать, где ее никто не увидит, быстро натянула купальник и помчалась к пруду. Все, о чем я могла тогда думать, это то, что нужно оказаться как можно дальше от Конрада. Я не сомневалась, что никогда больше не смогу взглянуть ему в глаза. Наши весла стояли, прислоненные к дереву. Схватив одно, я стащила наше стеклопластиковое каноэ с вязкого, заросшего зеленью берега в воду, со всей силы толкнула его и, улегшись на дно, позволила ему дрейфовать к середине пруда. Скрестив руки на груди, я стала смотреть в светлеющее утреннее небо. «Я как мертвый викинг», – подумала я, пока лодку скользила по пруду, никем не управляемая.

Оказавшись довольно далеко от берега, я села и стала грести так быстро, как только могла. К тому моменту, как я добралась до середины пруда, я решила, что проще всего будет утопиться. Но нужно было привязать к себе что-то тяжелое. Я была хорошей пловчихой и знала, что под конец буду отчаянно пытаться выплыть на поверхность. Если бы у меня был большой камень, я могла бы привязать его канатом от лодки к ноге и прыгнуть за борт. Пусть Конрад никогда не признается в содеянном, но он до конца своей жалкой психопатской жизни будет знать, что это он виноват в моей смерти.