Бумажный дворец - [32]

Конрад качает головой.

– Завтра вечером едим оленину.

У Конрада на лице написан ужас. Уитмен ревет от смеха.

– Конрад не любитель экзотической еды, – говорит Лео, отрывая себе еще кусок хлеба. Его борода уже вся в крошках. – Дай ему волю, он жил бы на одних чипсах и конфетах.

Я кладу в рот большой кусок жаркого.

– Попробуй, Конрад.

– Уже попробовал, – отвечает Конрад. – Очень вкусно.

– Нет, не пробовал. Ты только ковыряешься в тарелке.

– Ябеда, – выплевывает Конрад.

– Врун.

– Дебилка.

Тайсон застыл, словно пытаясь стать невидимым.

– Ничего страшного, – сглаживает обстановку Уитмен. – Я до двенадцати лет не ел ничего, кроме яичницы. Приготовлю завтра спагетти с фрикадельками. И нет, молодой человек, я не убивал корову. И кстати, если захотите погулять по лесу, обязательно наденьте что-нибудь ярко-красное. У меня проблемы с браконьерами, они пробираются на мою территорию не в положенный сезон поохотиться на оленей.

– Ненавижу охотников, – говорю я.

– Ну, я ничего не имею против, когда они просто добывают себе ужин, – пожимает плечами Уитмен. – Но эти люди охотятся забавы ради. Никаких моральных устоев. Оставляют бедных животных истекать кровью. Даже не делают последний выстрел в голову. Позор. Мои собаки находят туши в лесу. Потом возвращаются с запекшимися от крови мордами.

– Меня сейчас вырвет, – морщится Конрад.

– Конрад. – Лео смотрит на него так, будто вот-вот взорвется.

– У нас была собака, когда я жила в Гватемале в детстве, – говорит мама. – Она залезала в курятник и откусывала курицам головы. Садовник ее застрелил.

– Гватемала? – Уитмен, вздернув бровь, подливает ей вина в бокал.

– Моя мать перевезла нас туда, когда мне было двенадцать.

– Почему в Гватемалу?

– Неудачный развод. И прислуга там дешевая. В те годы можно было найти приличную кухарку за восемь центов в час. Нанетта привыкла к хорошей жизни. Но она ненавидела Гватемалу всей душой. Думала, что на нее в любой момент нападет крестьянин с мачете.

– Она все еще живет там?

– Она умерла несколько лет назад. Не от удара мачете. Мой брат Остин так там и остался. Женился на местной девице. Ненавидит США. Думает, что мы тут все дикари. – Она, смеясь, опустошает бокал. – Он орнитолог. Попугаевед, можете себе представить.

– Я люблю попугаев, – тихо говорит Тайсон.

После ужина Уитмен ведет нас по почти вертикальной лестнице на просторный чердак с балками под высоким потолком. Прямо на полу постелены три матраса.

– Я оставлю свет в ванной внизу, – предупреждает он. – Не хочу, чтобы кто-нибудь из вас оступился в темноте. Надеюсь, никто не боится летучих мышей.

– Что за фигня, пап? – взрывается Конрад, как только Уитмен уходит. – Мы все спим в одной комнате?

– Будет весело. Как в лагере, – говорит мама, но на ее лице тоже написано сомнение.

Ночью меня будит шепот. Приглушенные хриплые голоса. Моим ушам требуется несколько секунд, чтобы различить слова. Мама с Лео спорят. Мамин голос звучит расстроенно.

– Хватит, Уоллес. – Я слышу шуршание, с которым Лео отодвигается от нее.

– Мы не занимались любовью уже несколько недель.

– Черт возьми! – шипит Лео. – Не при детях же.

– Я буду тихо. Обещаю.

Мне хочется писать, но если я сейчас встану, она поймет, что я их слышала. Она умрет от унижения. А мне этого не вынести.

– Ты пьяна. – Голос Лео холоден.

– Пожалуйста, Лео! – умоляет она.

Я натягиваю одеяло на голову и затыкаю уши, чтобы не слышать ее мольбы. Ее голос звучит так жалобно – отчаянный, испуганный. Может быть, именно так звучат кроличьи крики.

Должно быть, еще рано, когда я просыпаюсь снова. Весь дом спит. Сквозь окно в покатой крыше сочится пепельный свет. Конрад лежит полностью одетый поверх одеяла. Он даже обувь не снял. Лео с мамой лежат спиной друг к другу. Я надеюсь, что, когда они проснутся, Лео скажет ей, как сильно ее любит.

Я на цыпочках спускаюсь по лестнице, мечтая о свежем воздухе. На улице еще держится ночная прохлада. Я не видела ферму при свете дня, и она прекрасна. Весь железный забор увит лозами диких роз. В огороде ряды цветущих кабачков, побеги гороха, оплетающие колышки, у их щиколоток – заросли оранжевой настурции. Три кролика угощаются листьями салата.

А за огородом тянутся кукурузные поля до самого подножия холмов, на склонах которых вздымается к розовеющему небу темный лес. Натянув свитер, я прохожу через картофельное поле, граничащее с кукурузным: над почвой витает мускусно-сладкий запах.

Потом иду по широкой тракторной колее, разделяющей море кукурузы надвое. Стебли тянутся по обеим сторонам от меня, как деревья по обочинам дороги. Я прислушиваюсь к их шелесту, их шепоткам. И мечтаю забыть ночной шепот мамы.

Я иду уже почти час, когда дорога резко поворачивает, и останавливаюсь на повороте как вкопанная. Посреди колеи в десяти метрах от меня стоит огромный олень. Такой же, как отец Бэмби, с гордо возвышающимися на голове рогами, похожими на голые деревья зимой. Он смотрит прямо на меня, и я смотрю на него в ответ, мысленно заклиная не убегать. И тут раздается выстрел. Его глаза изумленно распахиваются, и он падает. Из раны на шее брызжет кровь. Он лежит там в печальной тишине. Что-то шевелится в кукурузе, мелькает дуло ружья. Я отступаю в густую зелень, прячась от глаз охотников. На дорогу выходит Тайсон. У него пустой сомнамбулический взгляд. Опустившись на землю, он ложится рядом с умирающим животным. Он выглядит таким маленьким рядом с ним, совсем ребенком. Тайсон, не мигая, смотрит в глаза оленя, пока жизнь в них не угасает. Потом, поднявшись на колени, он наклоняется и мягко целует мертвого оленя в губы – жест одновременно трогательный и ужасающий. Я резко охаю, и Тайсон слышит. Он вскакивает, передергивает затвор.