Бумажный домик - [44]

Я стою в коридоре, не в силах сдвинуться с места, и умираю от безумного раскрепощающего смеха. Каким респектабельным выглядел этот посетитель, как непринужденно он воспользовался для своих нужд моей квартирой, ну точь-в-точь прохожий на улице, зашедший в общественный туалет, — это не просто возмутительно, это черт знает что такое. Когда я перестаю наконец смеяться, я понимаю, что ко мне вернулось чувство юмора.

Вечером приходит Даниэль, и мы вместе пытаемся вычислить, кто этот таинственный незнакомец. «Это не Жан-Мишель? И не Ришар? А может быть…» Нет, мы не можем догадаться. Как бы там ни было, сегодня вечером я приготовлю эскалопы по-милански, чтобы отпраздновать возвращение своего чувства юмора. Этот респектабельный молодой человек, уж не ангел ли он?

Опять Долорес

— Я встречаюсь с одним старикашкой, ему шестьдесят семь лет, — рассказывает Долорес. — Добренький. Вправду добренький. Торговец углем. Хочет на мне жениться.

— По-моему, неплохая идея.

— Все мне так и говорят. А я не хочу. Не могу быть любезной ради денег.

— А разве он не дает тебе денег?

— А вы думаете, я любезна? — смеется Долорес, демонстрируя новенький золотой зуб.

И Аллегра

Аллегра смотрит на своего сына. Младенец улыбается, лопочет, играет с клубком шерсти, протягивает ручонки.

— Почему вы не берете его на руки? — спрашивает Жанна.

— А зачем?

Эх, Аллегра!

И Николя

Николя считает себя хитрецом. Он просит взаймы деньги у Д., с которой познакомился в туберкулезном санатории.

— Одолжите мне пятьдесят тысяч франков, верну через две недели, я сейчас делаю одну работу и должен за нее получить.

— Давайте лучше я просто подарю вам двадцать тысяч, — отвечает она.

— Значит, вы мне не доверяете.

— А если вы не успеете закончить работу, или еще что-нибудь случится, мало ли… Вот берите, двадцать тысяч франков.

— Значит, вы предпочитаете подарить двадцать тысяч франков, только бы не рисковать? — ухмыляется он.

Она в отчаянии:

— Я предпочитаю не думать о вас эти две недели, это точно! Представляю, сколько глупостей вы успеете наделать!

Николя торжествует:

— Она призналась! А еще называла себя моим другом! Платит, чтобы избавиться от меня, не думать обо мне каких-то несчастных две недели!

Что дает ему, Николя, это признание? Еще одно доказательство того, что мир ужасен, мир к нему несправедлив, и до чего нелепы люди, которые выдают себя за друзей, всегда готовых прийти на помощь. «Я вот ей показал…» Но разве это может смутить ее, бедный мой Николя? Чтобы вести судебный процесс против мира и людей, мало иметь доказательства. Можно выиграть его два раза, десять раз. Но сама по себе победа ничего не означает, вот что главное.

Он сутяжничает с Богом, этот бездельник. Он говорит ему примерно следующее: «Смотри, я дал им возможность проявить доброту, благожелательность, почтить тебя в моем лице, два раза, десять раз, и каждый раз наступала такая минута, когда они не выдерживали. Что ты на это скажешь?» Он добросовестно расставляет ловушки. Чем больше он досаждает людям, тем больше играет на руку Господу Богу, не так ли? Тем чаще предоставляет этим несчастным возможность продемонстрировать свое терпение и уравновешенность. И всегда наступает такой момент, когда они не выдерживают и вышвыривают его за дверь «с вопиющей несправедливостью».

— Знать тебя больше не желаю! Ты мне надоел! — кричит ему вне себя его друг Б., обозреватель «Фигаро».

Человек этот — само достоинство, сама доброжелательность.

— Не понимаю, Франсуаза, как он мог мне такое сказать? Разве для писателя любой человек сам по себе не должен быть интересен?

Мы с Д. ввели его в издательства, он дюжинами ворует там бесплатные экземпляры, которые потом перепродает. Мы ругаем его за это.

— Ну и что, разве общество поступает со мной справедливо? Если я сумасшедший, пусть меня лечат. Если я не способен к труду, пусть мне дают приют. Если я болен, пусть меня положат в больницу. Но если это не так, а общество отказывается предоставить мне место в жизни, я имею право защищаться. Разве я не прав?

Ну а если общество начнет оспаривать у него это право и в один прекрасный день пришьет ему статью — это будет его триумф, неоспоримое доказательство его правоты. Несправедливость этого мира будет доказана, как дважды два четыре, раз и навсегда.

Но пока что его все же немного жалеют, журят, запирают перед ним двери, но встречаются с ним вне дома, принимая меры предосторожности. Отношения неопределенные. Все неясно. Хороший он или плохой? Николя никак не может рассчитаться ни с Богом, ни с людьми. И это его очень огорчает.

Посланник дьявола! Иногда он устает, смягчается, на некоторое время прекращает обвинять этот мир, который все же хочет жить, пусть даже с закрытыми глазами, и потому отвергает таких, как он, отщепенцев.

— Вы так считаете? Может, я и в самом деле ошибся… Д., в сущности, добрая душа…

Он прикрывает свои покрасневшие от бессонницы глаза, конечно, ему хотелось бы жить, как другие, обманывать себя, надеяться, хоть мгновение, он бы очень хотел…

— Но все же она так поспешно, суетливо совала мне в руки деньги, ведь был в этом какой-то страх, презрение…