Бумажный домик - [23]

— В общем, хоть и другим путем, ты возвращаешься к тому же. Быть святым или не быть им, — говорит Жанна не без иронии.

— Возможно. Но я предпочитаю именно этот путь.

Польза

— Так значит, Иисусу Христу пришлось потрудиться всего каких-нибудь два или три года, — говорит Альберта.

— Но до этого он еще работал плотником, — говорит Полина.

Альберта. А потом его почти сразу же убили, поэтому у него не было времени сделать много.

Полина. Он прогуливался и рассказывал людям всякую всячину.

Альберта. А мог бы устроить столовые и раздавать суп, как это делал святой Венсан де Поль.

Венсан (нравоучительно). Не хлебом единым жив человек.

Я. Даже если создать много столовых и больниц, всех все равно не накормишь и не вылечишь.

Альберта. Что же, столовые вообще не нужны?

Я. Нужны, конечно, нужны, я только хочу сказать, что все относительно. Нельзя все уладить раз и навсегда. Надо соразмеряться с возможностями человека.

Альберта. Им надо просто взяться за дело всем вместе.

Полина. Кому им?

Альберта. Всем тем, кто хочет открыть столовые. По-моему, людей, которые хотят устроить столовые, ничуть не меньше, чем голодных.

Я. Может, и меньше. А может, они живут в разных местах, или не знают, как за это приняться, или не согласны в деталях.

Венсан. Вот-вот. Люди вечно не согласны друг с другом.

Альберта. Надо бы их заставить.

Я. Но если взять на себя право заставлять других людей творить добро, можно присвоить себе и право заставлять других людей творить зло.

Альберта. Да, но если их не заставлять, ничего не добьешься.

Венсан. Знаешь, кто ты? Диктатор.

Полина. Верно, верно. Она всегда хочет, чтобы я играла в ту игру, которая ей нравится.

Альберта. А тебе осточертело бы играть одной!

Полина. Тебе тоже!

Альберта. Я старше тебя!

Полина. Мне тоже скоро будет десять.

Альберта. Но я всегда буду на два года старше!

Полина разражается слезами.

— Это нечестно! — Но вдруг рыдания переходят в истерический хохот: — Так значит, ты умрешь раньше меня, и тут-то я тебя и догоню!

Альберта застывает с раскрытым ртом.

Венсан. Знаете, что, по-моему, относительно, — утруждать себя лечением людей, которые все равно рано или поздно умрут.

Я. Да, это так.

Полина. И все же лечить их надо, а то получится очень некрасиво.

Я. Несомненно! Людей надо лечить, кормить, обеспечить им приличное жилье, тогда они смогут думать о чем-нибудь другом, кроме еды и жилья.

Альберта. Так ты считаешь, что жизнь дана для того, чтобы размышлять?

Я. Вполне возможно. А ты как считаешь?

Полина. Я? Чтобы смеяться!

Я. Смеяться — значит радоваться, возносить хвалу мирозданию, говорить Богу, что жизнь не так уж плоха… Только не надо забывать, что есть люди, которым в эту самую минуту не до смеха.

Венсан. Значит, смех — это тоже относительно?

Я. Вот именно.

Альберта. А быть христианином — это не относительно?

Я. Относительно, с точки зрения того, что мы пытаемся делать. Не относительно в целом… то есть по отношению к Богу (я начинаю путаться).

Альберта. Не думаю, чтобы наши знакомые захотели стать христианами на наш манер.

Полина. Почему?

Альберта. Уж очень мы неорганизованные.

Я. Но христианин вовсе не обязан быть организованным.

Полина (без тени сомнения). Не обязан, не обязан!

Я (в смятении). Обрати внимание, что одно другому все же не мешает! Святой Августин говорил: «Возлюби ближнего и делай что пожелаешь».

Альберта. Очень удобно.

Я. Не так уж удобно любить каждого.

Альберта (умиротворенно). Значит, я хорошая христианка, я всех люблю, даже Полетту, знаешь, девочку, которая лучше меня играет на пианино, и мадам Р. (учительница музыки) ее все время хвалит.

Венсан. Мама тоже хорошая христианка. Она любит нас, а мы делаем что пожелаем.

Поэтические вечера. Воспитание

Наши поэтические вечера, как мы их торжественно именуем, требуют основательной подготовки. Необходимы: апельсиновое печенье и пряники, имбирные галеты и леденцы; или же американское печенье «пальчики в шоколаде» («гвоздь программы», как говорит Полина) и еще кока-кола или, скажем, смородиновый напиток, большая свеча в подсвечнике и такое удачное стечение обстоятельств, когда все пребывают в мирном расположении духа, — короче, чтобы насладиться поэзией, нам требуется очень многое. И все же примерно раз в две недели эти условия бывают соблюдены. Тогда мы все забираемся ко мне на кровать, на этот необъятный плот, потрепанный бурями, но все еще остающийся на плаву.

Иногда для начала мы беседуем, углубляясь в мировые проблемы. Иногда, в канун праздников, читаем Библию, но чаще всего начинаем прямо с любимых поэтов, демонстрируя весьма разнородные вкусы и пристрастия. Даниэль, у которого красивый звучный голос, неизменно верен Гюго. Мы слушаем затаив дыхание.

Жак любит что-нибудь более саркастическое, он читает Сандрара. Альберта без ума от Арагона, а Венсан декламирует с изяществом, которое меня восхищает, китайских поэтов в переводе Клоделя. Полина заявляет:

— Самые прекрасные стихи на свете — это «Спящий Вооз» Гюго и «Копченая селедка» Кро (выбор нелепый, но типичный для Полины).

— Удивительно, как при том воспитании, которое ты даешь своим детям, они умудряются быть такими неграмотными, — недоумевает Жанна.