Бумажные книги Лали - [18]

Только тут все обратили внимание на Лали. Крепко сжав ладонями лицо, она стояла, не отрывая глаз от ошейника, валявшегося на полу.

В смятении она порывисто опустилась на колени около железного ошейника, всё ещё крепко сжимая ладонями лицо. Остановившимися от ужаса и изумления глазами она не отрываясь смотрела на ржавый обруч, прикованный к цепи, долго и пристально смотрела.

- Ничего, - вдруг проговорила она едва слышным шёпотом.

И мужчины почему-то мгновенно, все разом встрепенулись от этого тихого шёпота. Никого не замечая, она нагнулась ещё ниже и протянула в пустоту тонкие ручки. Пальцы и губы слегка вздрагивали От переполнявшего её чувства невыносимой жалости. Утешающим, нежно скользящим движением, она провела ладонями в воздухе, очертив невидимый круг, точно едва касаясь головы, зажатой в ошейник.

- Пол тут очень холодный, девочка, - нерешительно заметил Лохматый Механик.

- Очень холодно тебе, бедный человек? - не оборачиваясь, спросила Лали. - Какой ужасный ошейник… Ты потерял надежду?

Все стояли в остолбенении, уставившись на девочку, разговаривающую с пустотой, над ржавым обручем, уже тысячу лет валявшимся на полу.

- Не надо отчаиваться. Освобождение придёт! - Она вдруг обернулась к Лохматому. - Ведь в конце концов освобождение от этого ужаса к нему пришло. Правда?

- Нет, - хрипло сказал Лохматый, угрюмо глядя вбок, - к нему не пришло.

- О-о, вы не знаете! - нетерпеливо отмахнулась она. - Оно придёт. Разве лебеди не прилетели в самую последнюю минуту перед казнью? Надо верить, и они прилетят!

Лали заговорила медленно, иногда запинаясь. Можно было подумать, что она разговаривает в полусне или сама боится разбудить кого-то, спящего здесь, рядом.

- Да что это с девочкой творится? - растерянно спрашивал Лохматый. - Что это с ней?

К его удивлению, она услышала и живо обернулась. Он увидел её широко раскрытые, влажно сияющие серые глаза.

- До-олгие годы… - вдумчиво протянула Лали, почти пропела, как жалобную детскую песенку. - Вы говорите: долгие годы!

Она крепко зажмурила глаза и вся сжалась от напряжения. И тут нечто произошло.

Каждый потом вспоминал и описывал это по-разному. Сходились только на одном: все почувствовали, точно их качнуло тугим и лёгким толчком, будто тяжёлая Башня и вся Земля на мгновение потеряли свой вес. Ничто не изменилось, но стало не совсем таким, как было минуту назад.

Розовый туман легонько заклубился, опускаясь с потолка Башни; медленно окутывая, скользнул по волосам, по плечам Лали и как будто его потянуло током воздуха в сильный вентилятор, розоватым, дымным лучом потёк в сторону, туда, где невысоко над головой девочки неясно возникли очертания трёх полусфер, отдалённо напоминавших своей формой мерцающие автомобильные фары.

Розоватый поток сгустился, заблестел, ожил, точно наполнен был бесчисленным множеством крошечных, полупрозрачных, куда-то спешащих бабочек, и исчез. Остались только «фары», направленные с трёх сторон на Лали. Какая-то странная работа усиленно кипела в них: разноцветные и серые спиральки, змейки, точечки непрерывно менялись местами, исчезали и вновь появлялись на их поверхности. Впрочем, о них тут же забыли.

- …Долгие годы? - замирая, повторила Лали. Такие бесконечные долгие дни. И цепь такая короткая не пускала тебя дотянуться даже вот сюда, до этого единственного, такого узенького окошечка, и хотя бы взглянуть на вольный свет, где зеленели вдалеке луга и ласточки с писком проносились над рекой.

Бедный, как ты старался разорвать железный ошейник, какие проклятия выкрикивал, но крик не долетал даже до камня потолка и падал вниз, как птица, отставшая от стаи в перелёте..

Дни шли за днями. И каждый день казался тебе бесконечным годом. И годы стали сливаться в один бесконечный день, и ничего не менялось вокруг, только зимой камень холодел, а летом чуть согревался, и узкие щели окошечек-бойниц то совсем темнели, то освещались слабым отсветом солнечных косых лучей! Может быть, едва различимый аромат цветущих лип или скошенных трав долетал к тебе, наполняя нестерпимой сладкой тоской, и в снах ты мчался по вольным лугам на коне, твои белокурые кудри взлетали на ветру, ты был свободен, горд, благороден и смеялся, бросаясь навстречу всем великанам. И сколько блестящих восторгом прекрасных женских лиц, сколько нежных рук, звеня браслетами, устремлялись тебе вслед, и ты просыпался на всём скаку в тяжёлом ошейнике на цепи, ещё чувствуя нежное прикосновение чьих-то душистых волос, розовых лепестков или губ!

А годы шли, и эти волшебные сны стали тебя покидать. Иногда ещё являлся призрак корабля, поднимающего паруса и мостки, перекинутые на пристань в ожидании, когда ты взбежишь на них; изредка кто-то подводил тебе осёдланного коня, и медленно начинали приоткрываться створки тяжёлых крепостных ворот замка. Но в каждом из этих снов тебя уже не покидало до конца чувство ошейника вокруг горла, не покидало даже сквозь сон сознание, что не взойти тебе на борт уходящего корабля, не вскочить на коня, не раскроются перед тобой ворота…

Наконец тебе стало нестерпимо жалко самого себя. Ведь ты так храбро сражался, слабея от ран, и всё-таки победил Великана дикого леса! Освободил страну от его жестокого владычества. И вот какой-то гнусный карлик у тебя украл всё, даже твой подвиг! Никто не узнает даже твоего имени! Твоё славное, звонкое имя истлеет тут вместе с тобой! И ты плакал, уронив голову на каменный пол, и долго лежал неподвижно, только всё глубже с годами становилась ложбинка, протёртая твоим живым телом в мёртвом камне.