Бумага Мэтлока - [78]

Он отмерил тридцать шагов по двадцать дюймов. Тридцать футов прямо, тридцать — направо. Ничего.

Ничего, кроме густых мокрых зарослей и непролазного кустарника.

Он вернулся к исходной точке и решил сочетать шаги с ярдами, понимая, что в этой буйной, точно в джунглях, зелени шаги вряд ли могут быть одинаковыми.

Он сделал тридцать шагов, оставил отметину и двинулся дальше. Пройдя в общей сложности около тридцати ярдов, он возвратился к отметине и пошел вбок.

И снова ничего. Тридцать шагов в сторону — и Мэтлок оказался возле старого, сгнившего клена. Ничего более примечательного поблизости не было. Он вернулся к погнутой ветке и продолжал путь ко второй отметине.

Тридцать ярдов прямо. Девяносто футов — футом больше, футом меньше. Затем тридцать ярдов вправо — медленное продвижение сквозь пропитанные влагой заросли. Еще девяносто футов. Всего сто восемьдесят. Примерно две трети футбольного поля.

Теперь он шел медленнее — то ли заросли стали гуще, то ли ему так показалось. Мэтлок пожалел, что у него нет мачете или хоть чего-нибудь, чтобы убрать с дороги эти мокрые ветки. Один раз он сбился со счета и не знал, сколько он сделал — двадцать один или двадцать три больших шага. Но разве это важно?

Он дошел до следующего места, пройдя то ли двадцать восемь, то ли тридцать ярдов. Разница небольшая, если есть на что смотреть. Мэтлок направил луч фонарика в землю и начал медленно водить им из стороны в сторону.

Ничего. Только бурая мокрая земля, покрытая блестящей травой. Напряженно вглядываясь, он продвигался вперед, ему все время казалось, что он тут уже проходил.

Вероятность, неудачи возрастала. Можно, конечно, вернуться и начать сначала. Вдруг старик использовал какую-то другую единицу измерения, например метры. А что, если тридцать — это только сомножитель какого-то числа, закодированного в схеме?

Он вытащил фотографию из внутреннего кармана. Выпрямляясь, чтобы размять затекшую поясницу, он ощутил под ногой твердую, неподатливую поверхность. Сначала он подумал, что это сук или, может быть, камень.

Но тут же понял, что это не то и не другое.

Он ничего не мог разглядеть — все было оплетено травой. Но чувствовал, что это нечто прямое, гладкое. Нечто чужеродное в лесу.

Он посветил вниз и увидел, что это вовсе не трава. Это были какие-то полураспустившиеся цветочки. Цветочки, которым не нужен ни простор, ни солнечный свет.

Цветы, вывезенные из джунглей. Совсем здесь неуместные, купленные и высаженные.

Он вырвал их и нагнулся. Под цветами был толстый полированный кусок дерева — фута в два длиной и фута в полтора шириной. Он был утоплен в землю на дюйм или два, тщательно отшкурен и покрыт лаком настолько плотно, что поверхность блестела в луче фонарика как стекло.

Мэтлок разрыл пальцами землю и приподнял деревянный брус. Под ним оказалась потускневшая металлическая пластина — возможно, бронзовая.

"Майору Лукасу Н. Херрону

в знак благодарности от офицеров и солдат роты Браво четырнадцатого батальона первой морской десантной дивизии Соломоновы острова Май 1943 года"

У Мэтлока было такое ощущение, что он смотрит на могилу. Он очистил пластину от грязи, нащупал пальцами под ней бороздки, осторожно приподнял ее и положил в сторону. Он нашел то, что искал.

В земле был металлический контейнер того типа, что обычно используют в библиотеках для хранения ценных рукописей. Воздухонепроницаеый, водонепроницаемый — на века.

Гроб, подумал Мэтлок.

Он поднял его и поддел холодными мокрыми пальцами защелку замка. Открыть ее удалось не сразу. Наконец послышалось шипение устремившегося внутрь воздуха, как бывает, когда открываешь герметически запечатанную банку кофе. Резиновые прокладки раздались. Внутри Мэтлок увидел клеенчатый пакет в форме записной книжки.

Он понял, что нашел обвинение.

Глава 30

Записная книжка была толстой — более трехсот страниц; своего рода дневник, довольно беспорядочный. То записи велись изо дня в день, то с перерывом в несколько недель и даже месяцев. Манера изложения тоже была неровной. Ясное, четкое повествование сменялось вдруг бессвязными, разрозненными обрывками мыслей. В таких местах рука заметно дрожала, и почерк становился неразборчивым.

Дневник Лукаса Херрона был воплем боли, исповедью человека, потерявшего надежду.

Сидя на холодной мокрой земле, словно загипнотизированный словами Херрона, Мэтлок понял, что побудило старика искать полного уединения, окружить себя непроходимой зеленой стеной, закрыть окна глухими шторами.

Лукас Херрон в течение четверти века был наркоманом. Только наркотики и помогали ему не чувствовать боли. И никто не в силах был ему помочь — разве что поместить его на весь остаток так называемой «жизни» в госпиталь для ветеранов.

Решительный отказ влачить существование живого трупа и заставил Лукаса Херрона броситься очертя голову в объятия другой смерти.

Майор Лукас Натаниел Херрон водил роты четырнадцатого батальона первой морской десантной дивизии в атаку на Соломоновых и Каролинских островах, занятых японцами.

И раненого майора Лукаса Херрона увезли на носилках с крошечного островка Каролинского архипелага, после того как он вывел на берег из горящих джунглей две роты. Никто не думал, что он выживет. Японская пуля застряла у основания шеи, и врачи сочли хирургическое вмешательство невозможным. Малейшее осложнение — и пациент перестанет быть человеком. А отвечать за это никто не хотел.