Булыжник под сердцем - [51]

– Какая милашка! – солгала я. Рина расцвела. – Я Лили, вторая девушка, высокая такая, – Джейми, и еще Моджо… – Я не знала, как это объяснить.

– Да, восточная барышня, я видала. Такая красаавица. Прямо кинозвезда! Я Гэри сказала – настоящая леди, по ней видать. Не, я не расистка. Мы же все с вами люди, верно? А ваша подруга так одевается – она модель?

Честно говоря, я потеряла дар речи. Я кивнула – а вы бы что сделали? Мы улыбнулись, искренне радуясь знакомству, потом она прислушалась и убежала. А я отправилась домой – посоветовать нашей «модели» звякнуть в «Вог», его время пришло.

25

Жизнь продолжалась – толком никаких перемен; эта пугающая нормальность меня смущала. Пару раз мы с Моджо обсуждали переезд, думали, не снять ли что-то вместе, но, сказать по правде, сердце не лежало. Мы всё мечтали, что после очередной ссоры Шон уйдет и больше не вернется. Он всегда сваливал и не говорил куда – Джейми это сводило с ума. Если он вот так уматывал, Джейми нервничала из-за концертов – наверное, боялась, что он вернется, а ее не будет дома. Я бы хотела вам поведать, какой была заботливой и нежной, как разговаривала с ней, но я бы соврала. Я хотела одного – чтобы все кончилось и мы снова зажили нормально.

Впрочем, иногда она разговаривала со мной. Шон держал ее под башмаком – хищник и его жертва. Он подкармливал все ее страхи – о ее внешности, возрасте, уме, – а потом говорил, мол, для него она всегда будет красивая, юная и любимая. Для него, заметьте, не для остальных. Он намекал (как я поняла – я же, блин, не телепатка), что никто больше не станет ее терпеть, что он один заботится о ней, ничего не требуя взамен. Он, такой молодой и симпатичный, мог бы заполучить кого угодно, но выбрал ее – более того, она ему нужна. Джейми это льстило как черт знает что, она принадлежала ему с потрохами. Ни единого дурного слова о нем слышать не желала.

Недели превращались в месяцы, и вскоре снова пришло время Гластонбери. Шона не радовала идея отпустить Джейми на «фестиваль этих драных хиппи» и остаться одному. Нет, он не хотел ехать с нами – он желал ее стреножить, навязать свою волю. Сам он никогда не ходил на ее концерты. Заглянул один раз и, по-моему, смутился – чувство юмора у него нулевое. Для него, как и для многих «нормальных» людей, Гластонбери – это трехдневная оргия, наркотики, нудизм, секс и разврат. Шон не хотел выпускать свою женщину из виду и на пять минут – не то что на целых три или четыре дня. Он требовал, чтобы она осталась, не бросала его. Чего он только ни делал – дулся, молчал, плакал (я слышала из коридора, как он рыдал – слабак), на несколько дней исчезал. Но в кои-то веки Джейми была неприступна. Это ее маленькая радость, ее побег от реальности, если угодно. Там она общалась с другими артистами, с друзьями по шоу-бизнесу, и ей это нравилось. Джейми пыталась урезонить Шона, говорила, что это всего несколько дней, что он с друзьями пропадает дольше. Чем больше она настаивала, тем больше он был против. А я – за: она должна поехать, мы поедем. На фестивале Джейми всегда принимали на ура, и нам сразу предлагали кучу контрактов – а это важно.

И вот однажды вечером разразилась буря. Было около восьми, и они поднялись к Джейми – «поговорить». Разговор перетек в ругань и оглушительные вопли. Брань сыпалась ужасная. Я как на иголках ждала, что вот-вот в дверь забарабанит наш злобный сосед или заявятся копы. Потом хлопнула дверь, и я выглянула в коридор – Шон как раз грохотал вниз по лестнице, из глаз летели молнии.

Крошка Мушка сидела на третьей ступеньке снизу. Услышав топот Шоновых ботинок, она запаниковала и замерла. Я бросилась к ней, но тут Шон пнул кошку под ребра, и та врезалась в дверь. Отскочила от дерева, как тряпичная кукла, и помчалась прочь, вопя от боли.

Какая жестокость! Обезумев от ярости, я кинулась на Шона. Миг – и он уже сдавил мне горло, прижав к стене, а напротив моего лица – его бледная, искаженная звериной яростью морда… Я ощущала его мускусное дыхание, видела стиснутые безупречные белые зубы, его физиономия надвигалась. Будто зверь, будто животное. Он вонял потом и дешевым дезодорантом.

И тут со мной случилось нечто странное и очень постыдное. Я осознала, что от Шона разит не только невероятной жестокостью – жестокость я видела и прежде, – но и острейшим возбуждением. Не знаю, как я это поняла, – он только сжимал мою шею, – но я поняла. От него словно исходили химические пары, и у меня перехватило дыхание. И, господи боже, мое тело ответило ему.

Будто на секунду разум полностью отделился от тела. Шону противилось сознание, но не тело – соски набухли, руки-ноги задрожали и запылали. Мне хотелось вырваться и одновременно – поцеловать его распухшие идеальные губы.

Он понял:

– О, нет, детка, нет – это не для тебя, не для таких, как ты, – выдохнул Шон мне в лицо.

Затем он меня отшвырнул. Я сползла на пол, а он пнул дверь и с грохотом умчался на своей раздолбанной синей тачке.

Я слышала, как Джейми плачет, но не могла пошевелиться. Я грязна, осквернена. Как я могла почувствовать такое к мужчине, которого презираю? Конечно, он красив, У него фантастическое тело, но, господи, я же его ненавижу. Я была отвратительна самой себе, я запуталась. Может быть, в душе он мне нравится? Как там говорится – от любви до ненависти один шаг и наоборот тоже? Это неправда, я рациональная, умная женщина, а не нимфоманка, одержимая животными инстинктами.