Бульвар - [78]
— Все как обычно...
Мой ответ Наташу не удовлетворил и, повернув мою голову к себе, сквозь толстые стекла очков, которые увеличивали ее серые зрачки (только теперь я разглядел, что они у нее серые) до инопланетного вида, внимательно посмотрела мне в глаза.
— Нет, женщину не обманешь. Каждая из них до тонкости чувствует настроение своего мужчины.
— А я твой мужчина? — с ударением на «твой» уточнил я.
— Если со мной — значит, мой, — безапелляционно ответила Наташа.
— А как же твой жених?
— Жених — совсем другой статус. И теперь он только жених. Это значит, человек, который желает заключить со мной союз, а другим словом — «брак». Заметь, он еще только желает. А до той минуты, пока нам не заиграют марш Мендельсона — я птица вольная. И весь мир с его радостями — к нашим услугам. Так что будем пока этим пользоваться. А что потом — время покажет. Да и не хочу про это думать.
— И я тоже не хочу... — поддержал я неожиданно Наташу, даже не осознавая, что хотел этим сказать.
— Зануда! — воскликнула Наташа и поцеловала меня в губы. Я ответил на поцелуй, мягко прижав к себе.
Наташины руки заползли под мою спортивную куртку и через голову стянули ее с меня. Таким же образом я снял с нее красную маечку. Наташа стянула с меня спортивные штаны, а я, став перед ней на колени, начал снимать с нее джинсы. Двигая бедрами, Наташа помогла мне. И когда вслед за джинсами на пол полетели тонкие черные плавки, Наташа подтянула к себе ноги, согнув их в коленях, сильно зажала ими мою голову. Но только на мгновение, как бы проверяя силу своего несдержанного желания чувствовать прикосновение моих губ всем своим телом. А уже в следующий момент их широко развела, давая свободу моим движениям, и у меня перед глазами возник темный треугольник живого дыхания. На белом полотне человеческой плоти он вырисовывался тайной малевичского черного квадрата, которую так сильно хотелось познать. Сначала ноздрями я вдохнул в себя запах этого тайного, потом лицом закопался в гущу живой поросли, губами лаская ее колючую непокорность. Наташа забросила ноги мне на плечи. Обвила ими шею и, часто дыша, иногда вздрагивала, словно через нее пропускали ток легкого напряжения. Ее темный треугольник, точно росой, оросился влажностью. Оторвавшись от него, обласкав белый живот, я приблизили к упругим круглым грудям. Поцеловав губами одну, потом другую набухшие на них коричневые ягоды, губами припал к ее губам. Наташины руки гладили мою спину, потом одна начала протискиваться между нашими возбужденными телами.
— Я хочу... я хочу... — шептала Наташа, облизывая языком мою шею и прикусывая мочку левого уха.
Я немного приподнялся, Наташина рука проскользнула к моему корневищу, направила его в свой нетерпеливый кипящий водоворот. Певучим стоном и частым коротким дыханием зазвучала ее музыка чувств. Наташины ногти царапали мои ягодицы, выписывая на них сладкие шрамы. Руки то замирали на несколько мгновений, то со всей силы прижимали меня к себе. Потом, вздрогнув всем телом, она расслабляла их, и после небольшой паузы, приобретая новое движение, они опять начинали свое блуждание по мне.
— Еще, еще!.. — выдыхала Наташа, медленно приходя в состояние нового безумства.
И выгибалась подо мной в дугу, и кусала, и царапала.
Но удивительно было то, что я никак не мог довести себя до оргазма. Словно затвердел весь: в машину превратился, которая могла без остановки все двадцать четыре часа в сутки любую желающую удовлетворить в самых безграничных ее фантазиях.
Я был раб обстоятельств и времени, которые совсем случайно возникли, раб животного инстинкта и поведения, примитивизма и глупости, раб тупости, измены, порока...
А рабы не имеют радости. Если им что и дано — так это красть. Их день — только сегодняшний, и никогда не помечен расцветом завтрашней надежды. Их правда — мираж, дым, тлен. И почти полное отсутствие сознания того, что ты существо разумное, наделенное логическим мышлением. И самое страшное, пожалуй, безразличие и смирение ко всему. И я соответствовал этому в полной мере.
В какой-то момент я вдруг почувствовал запах полыни, который неизвестно откуда возник. Даже голова пошла кругом! Чувство тревоги и растерянности пробилось в мое сердце — острое, щемящее.
Я даже остановился от неожиданности, проверяя воздух на запах. Показалось. Пахло потом наших с Наташей горячих тел вперемешку с французской парфюмерией.
Мою остановку Наташа восприняла по-своему, и как бы соглашаясь, выдохнула:
— Все, отдохнем, я больше не могу.
С покорностью выключенного робота я лег рядом.
Наташа дышала часто и глубоко. Ее лицо, да и все тело, словно светилось легкой полуулыбкой.
— Ой, какая вся мокрая, — прошептала Наташа.
Ей было хорошо и легко, и ничего не мешало, чтоб радоваться этим минутам. Какое-то время мы пролежали молча, пока Наташа с удивлением не заметила, что мое корневище все еще сохраняет упругость.
— Ты не получил удовольствие?! — искренне вскликнула она. — Нет, это неправильно! — запротестовала она. — Я хочу, чтоб ты тоже кайф получил.
— Я кайфую... мне хорошо...
— Молчи! — остановила меня Наташа.— Я не эгоистка. Я умею быть благодарной, — и она кончиком языка щекотливо провела по моей шее, по груди, губами обласкала левый сосок, потом перешла на правый.
Действие романа разворачивается во время оккупации Греции немецкими и итальянскими войсками в провинциальном городке Бастион. Главная героиня книги – девушка Рарау. Еще до оккупации ее отец ушел на Албанский фронт, оставив жену и троих детей – Рарау и двух ее братьев. В стране начинается голод, и, чтобы спасти детей, мать Рарау становится любовницей итальянского офицера. С освобождением страны всех женщин и семьи, которые принимали у себя в домах врагов родины, записывают в предатели и провозят по всему городу в грузовике в знак публичного унижения.
После восемнадцати лет отсутствия Джек Тернер возвращается домой, чтобы открыть свою юридическую фирму. Теперь он успешный адвокат по уголовным делам, но все также чувствует себя потерянным. Который год Джека преследует ощущение, что он что-то упускает в жизни. Будь это оставшиеся без ответа вопросы о его брате или многообещающий роман с Дженни Уолтон. Джек опасается сближаться с кем-либо, кроме нескольких надежных друзей и своих любимых собак. Но когда ему поручают защиту семнадцатилетней девушки, обвиняемой в продаже наркотиков, и его врага детства в деле о вооруженном ограблении, Джек вынужден переоценить свое прошлое и задуматься о собственных ошибках в общении с другими.
Повествование ведёт некий Леви — уроженец г. Ленинграда, проживающий в еврейском гетто Антверпена. У шамеша синагоги «Ван ден Нест» Леви спрашивает о возможности остановиться на «пару дней» у семьи его новоявленного зятя, чтобы поближе познакомиться с жизнью английских евреев. Гуляя по улицам Манчестера «еврейского» и Манчестера «светского», в его памяти и воображении всплывают воспоминания, связанные с Ленинским районом города Ленинграда, на одной из улиц которого в квартирах домов скрывается отдельный, особенный роман, зачастую переполненный болью и безнадёжностью.
Что скрывается за той маской, что носит каждый из нас? «Воображаемые жизни Джеймса Понеке» – роман новозеландской писательницы Тины Макерети, глубокий, красочный и захватывающий. Джеймс Понеке – юный сирота-маори. Всю свою жизнь он мечтал путешествовать, и, когда английский художник, по долгу службы оказавшийся в Новой Зеландии, приглашает его в Лондон, Джеймс спешит принять предложение. Теперь он – часть шоу, живой экспонат. Проводит свои дни, наряженный в национальную одежду, и каждый за плату может поглазеть на него.
Село Белогорье. Храм в честь иконы Божьей Матери «Живоносный источник». Воскресная литургия. Молитвенный дух объединяет всех людей. Среди молящихся есть молодой парень в инвалидной коляске, это Максим. Максим большой молодец, ему все дается с трудом: преодолевать дорогу, писать письма, разговаривать, что-то держать руками, даже принимать пищу. Но он не унывает, старается справляться со всеми трудностями. У Максима нет памяти, поэтому он часто пользуется словами других людей, но это не беда. Самое главное – он хочет стать нужным другим, поделиться своими мыслями, мечтами и фантазиями.
Скорее рассказ, чем книга. Разрушенные представления, юношеский максимализм и размышления, размышления, размышления… Нет, здесь нет большой трагедии, здесь просто мир, с виду спокойный, но так бурно переживаемый.