Бульвар - [60]
Через два дня отпуск у меня закончился. Виолетта больше не заходила.
Мой сосед как раз ехал в Минск на своем «Москвиче», пообещал взять с собой. Отъезжать собирались после обеда, часов в семнадцать. Был еще только полдень, и я отправился в магазин. Перед магазином заметил Лешин «пикап», в нем сидела Валя. Поздоровался с ней, она не ответила, демонстративно отвернулась. На пороге магазина встретил Лешу.
— Ты куда пропал? Чего не заходишь?! — воскликнул он.
В руках Леша держал две бутылки вина и что-то завернутое в бумагу.
— Сегодня вечером ждем тебя, — предложил он.
— Не получится.
— Почему?
— Отпуск закончился. Уезжаю.
— Жаль, посидели бы. У нас это неплохо получалось, — и Леша по-дружески толкнул меня в бок. — Приедешь в следующий раз — обязательно заходи. Мы с Валей всегда тебе рады.
— Спасибо.
— Счастливого пути, — пожал мне руку Леша.
В магазине я взял бутылку водки, консервы в масле и пошел к Вове.
За столом сидели Виолетта и Вова. Встретили меня по-доброму. А когда я выставил на стол бутылку, Вова довольно хлопнул в ладоши, весело гикнул.
Выпили по рюмке. Говорить что-то не было необходимости. Только Вова просветленно смотрел на бутылку, потирая руки. Временами пытался рассказать какой-то анекдот, но до конца не доводил — не помнил. Отчаянно махал руками, командовал: «Наливай!». Я молча наливал и под Вовин тост — «За здоровье!» — выпивал.
В какой-то момент я словил себя на мысли, что я тут — лишний, чужой, случайный. Мой дух, мое существование в этом времени и пространстве вымерли, стерлись, развеялись дымом костра; гость, и не больше. И приходить сюда со своим уставом совсем неразумно. Казалось бы, когда-то твое гнездо, твой уголок — но это было когда-то. А если ты хочешь, чтобы они оставались твоими всегда усердствовать на них нужно: душой и сердцем, умом и мускулами. Короче, всем тем, чем природа наделила человека. И делать это каждый день. Не пропадая на годы, тем более на десятилетия. И не будет оправданием то, что работал где-то и на людское благосостояние тоже. Это уже совсем другое. Это то время и пространство, которое ты отвоевываешь у мира, чтобы создать свой новый мир, зажечь очаг на новой почве, укоренив там свой дух и свою волю. И тогда обязательно они исчезнут там, где когда-то вымолвил свое первое слово, которое определило тебя, как человека, где впервые заплакал и засмеялся.
Чувство меня не обмануло: я — гость! А у гостей всегда время определено. Мое время закончилось, и я уезжал. Мне это было ни грустно, ни горько, ни радостно. Обычно было. Закончилось одно, начиналось другое.
Мы с Вовой пожали друг другу руки, обнялись.
— Обязательно заходи, когда будешь приезжать. Ты же у меня единственный друг, — сказал он на прощание со слезами на глазах.
Виолетта проводила меня во двор.
— Прости, что не заходила последние дни. Хотела и не могла. Жаль мне его... — я понял, что она говорит про Вову. — А в тебя боялась влюбиться... Ведь потом... Ну, сам понимаешь... Прости.
Какое-то время она стояла, опустив голову, потом нежно обняла за шею и долгим поцелуем согрела мои губы, напомнив наши светлые минуты радости.
***
Минск встретил меня прокомпостированным талоном в дверях и короткой запиской в почтовом ящике: «Ты где? Света». Месяц моего отсутствия наполнил квартиру легким запахом пыли, застоявшимся воздухом. Настежь раскрыв окна, взялся за влажную уборку. Через полчаса квартира задышала свежестью и озоном. Позвонил в театр и узнал, что сбор труппы еще только через два дня. Чем заняться в эти два дня, не знал. Принял душ и впервые за месяц решил посмотреть телевизор. Остановился на канале «Планета», где показывали только природу. Но что-то не очень хотелось смотреть, хотя этот канал мне всегда нравился. Все мои мысли были про Свету. За месяц отпуска вроде успокоился, но записка в почтовом ящике одним росчерком перечеркнула обманное спокойствие. Желание увидеть ее было таким острым, что даже в висках сжало. Сам найти ее не мог, так как за время нашего знакомства ни разу не поинтересовался, где она живет и есть ли телефон. Оставалось ждать, пока не объявится сама, как это было всегда.
О, это невыносимое ожидание! Слепота и глухота, крайность и случайность...
К знаку Лины — прокомпостированный талон — я отнесся спокойно: есть, так есть, а не было бы, так и не надо. Тем более адресов и телефонов ее подруг, где она иногда останавливалась, я тоже не знал. И, понятно, не могло быть и мысли, чтобы искать ее у кого-то из них. Я и не обременял себя этим желанием. Глушило его и то, что я очень сильно хотел видеть Свету, чувствовать ее запах, цепкие, царапающие спину пальцы, пьянящие губы, необычно тонкий бархат кожи. От этих мыслей и желаний меня пробирала дрожь. Я удивлялся сам себе, я не похож на себя.
Зная, чем занимается Света, точнее, каким образом зарабатывает себе на жизнь, я добровольно, как мне казалось, временно пошел на эту связь, в любой момент готовый ее оборвать, как делал это не раз с другими и без всякого сожаления. Я ждал и тешился игрой. А когда она надоедала — отворачивался от нее и с легкостью про это забывал.
Даже если весь мир похож на абсурд, хорошая книга не даст вам сойти с ума. Люди рассказывают истории с самого начала времен. Рассказывают о том, что видели и о чем слышали. Рассказывают о том, что было и что могло бы быть. Рассказывают, чтобы отвлечься, скоротать время или пережить непростые времена. Иногда такие истории превращаются в хроники, летописи, памятники отдельным периодам и эпохам. Так появились «Сказки тысячи и одной ночи», «Кентерберийские рассказы» и «Декамерон» Боккаччо. «Новый Декамерон» – это тоже своеобразный памятник эпохе, которая совершенно точно войдет в историю.
«Унижение, проникнув в нашу кровь, циркулирует там до самой смерти; мое причиняет мне страдания до сих пор». В своем новом романе Ян Муакс, обладатель Гонкуровской премии, премии Ренодо и других наград, обращается к беспрерывной тьме своего детства. Ныряя на глубину, погружаясь в самый ил, он по крупицам поднимает со дна на поверхность кошмарные истории, явно не желающие быть рассказанными. В двух частях романа, озаглавленных «Внутри» и «Снаружи», Ян Муакс рассматривает одни и те же годы детства и юности, от подготовительной группы детского сада до поступления в вуз, сквозь две противоположные призмы.
В сборнике представлены произведения выдающегося писателя Фридриха Горенштейна (1932–2002), посвященные Израилю и судьбе этого государства. Ранее не издававшиеся в России публицистические эссе и трактат-памфлет свидетельствуют о глубоком знании темы и блистательном даре Горенштейна-полемиста. Завершает книгу синопсис сценария «Еврейские истории, рассказанные в израильских ресторанах», в финале которого писатель с надеждой утверждает: «Был, есть и будет над крышей еврейского дома Божий посланец, Ангел-хранитель, тем более теперь не под чужой, а под своей, ближайшей, крышей будет играть музыка, слышен свободный смех…».
В повести рассматриваются проблемы современного общества, обусловленные потерей семейных ценностей. Постепенно материальная составляющая взяла верх над такими понятиями, как верность, любовь и забота. В течение полугода происходит череда событий, которая усиливает либо перестраивает жизненные позиции героев, позволяет наладить новую жизнь и сохранить семейные ценности.
События книги разворачиваются в отдаленном от «большой земли» таежном поселке в середине 1960-х годов. Судьбы постоянных его обитателей и приезжих – первооткрывателей тюменской нефти, работающих по соседству, «ответработников» – переплетаются между собой и с судьбой края, природой, связь с которой особенно глубоко выявляет и лучшие, и худшие человеческие качества. Занимательный сюжет, исполненные то драматизма, то юмора ситуации описания, дающие возможность живо ощутить красоту северной природы, боль за нее, раненную небрежным, подчас жестоким отношением человека, – все это читатель найдет на страницах романа. Неоценимую помощь в издании книги оказали автору его друзья: Тамара Петровна Воробьева, Фаина Васильевна Кисличная, Наталья Васильевна Козлова, Михаил Степанович Мельник, Владимир Юрьевич Халямин.
Когда даже в самом прозаичном месте находится место любви, дружбе, соперничеству, ненависти… Если твой привычный мир разрушают, ты просто не можешь не пытаться все исправить.