Бульвар - [60]

Через два дня отпуск у меня закончился. Виолет­та больше не заходила.

Мой сосед как раз ехал в Минск на своем «Мос­квиче», пообещал взять с собой. Отъезжать соби­рались после обеда, часов в семнадцать. Был еще только полдень, и я отправился в магазин. Перед магазином заметил Лешин «пикап», в нем сидела Валя. Поздоровался с ней, она не ответила, демонс­тративно отвернулась. На пороге магазина встретил Лешу.

— Ты куда пропал? Чего не заходишь?! — вос­кликнул он.

В руках Леша держал две бутылки вина и что-то завернутое в бумагу.

— Сегодня вечером ждем тебя, — предложил он.

— Не получится.

— Почему?

— Отпуск закончился. Уезжаю.

— Жаль, посидели бы. У нас это неплохо получа­лось, — и Леша по-дружески толкнул меня в бок. — Приедешь в следующий раз — обязательно заходи. Мы с Валей всегда тебе рады.

— Спасибо.

— Счастливого пути, — пожал мне руку Леша.

В магазине я взял бутылку водки, консервы в мас­ле и пошел к Вове.

За столом сидели Виолетта и Вова. Встретили меня по-доброму. А когда я выставил на стол бутыл­ку, Вова довольно хлопнул в ладоши, весело гик­нул.

Выпили по рюмке. Говорить что-то не было необ­ходимости. Только Вова просветленно смотрел на бутылку, потирая руки. Временами пытался расска­зать какой-то анекдот, но до конца не доводил — не помнил. Отчаянно махал руками, командовал: «На­ливай!». Я молча наливал и под Вовин тост — «За здоровье!» — выпивал.

В какой-то момент я словил себя на мысли, что я тут — лишний, чужой, случайный. Мой дух, мое существование в этом времени и пространстве вымерли, стерлись, развеялись дымом костра; гость, и не больше. И приходить сюда со своим уставом совсем неразумно. Казалось бы, когда-то твое гнездо, твой уголок — но это было когда-то. А если ты хочешь, чтобы они оставались твоими всегда усердствовать на них нужно: душой и сердцем, умом и мускулами. Короче, всем тем, чем природа наделила человека. И делать это каждый день. Не пропадая на годы, тем более на десятилетия. И не будет оправданием то, что работал где-то и на людское благосостояние тоже. Это уже совсем другое. Это то время и пространство, которое ты отвоевываешь у мира, чтобы создать свой новый мир, зажечь очаг на новой почве, укоренив там свой дух и свою волю. И тогда обязательно они исчезнут там, где когда-то вымолвил свое первое слово, которое определило тебя, как человека, где впервые заплакал и засмеялся.

Чувство меня не обмануло: я — гость! А у гостей всегда время определено. Мое время закончилось, и я уезжал. Мне это было ни грустно, ни горько, ни радостно. Обычно было. Закончилось одно, начина­лось другое.

Мы с Вовой пожали друг другу руки, обнялись.

— Обязательно заходи, когда будешь приезжать. Ты же у меня единственный друг, — сказал он на прощание со слезами на глазах.

Виолетта проводила меня во двор.

— Прости, что не заходила последние дни. Хотела и не могла. Жаль мне его... — я понял, что она гово­рит про Вову. — А в тебя боялась влюбиться... Ведь потом... Ну, сам понимаешь... Прости.

Какое-то время она стояла, опустив голову, по­том нежно обняла за шею и долгим поцелуем согрела мои губы, напомнив наши светлые минуты ра­дости.

***

Минск встретил меня прокомпостированным талоном в дверях и короткой запиской в почтовом ящике: «Ты где? Света». Месяц моего отсутствия на­полнил квартиру легким запахом пыли, застояв­шимся воздухом. Настежь раскрыв окна, взялся за влажную уборку. Через полчаса квартира задышала свежестью и озоном. Позвонил в театр и узнал, что сбор труппы еще только через два дня. Чем занять­ся в эти два дня, не знал. Принял душ и впервые за месяц решил посмотреть телевизор. Остановился на канале «Планета», где показывали только природу. Но что-то не очень хотелось смотреть, хотя этот ка­нал мне всегда нравился. Все мои мысли были про Свету. За месяц отпуска вроде успокоился, но запис­ка в почтовом ящике одним росчерком перечеркну­ла обманное спокойствие. Желание увидеть ее было таким острым, что даже в висках сжало. Сам найти ее не мог, так как за время нашего знакомства ни разу не поинтересовался, где она живет и есть ли те­лефон. Оставалось ждать, пока не объявится сама, как это было всегда.

О, это невыносимое ожидание! Слепота и глухота, крайность и случайность...

К знаку Лины — прокомпостированный талон — я отнесся спокойно: есть, так есть, а не было бы, так и не надо. Тем более адресов и телефонов ее подруг, где она иногда останавливалась, я тоже не знал. И, понятно, не могло быть и мысли, чтобы искать ее у кого-то из них. Я и не обременял себя этим жела­нием. Глушило его и то, что я очень сильно хотел видеть Свету, чувствовать ее запах, цепкие, царапающие спину пальцы, пьянящие губы, необычно тонкий бархат кожи. От этих мыслей и желаний меня пробирала дрожь. Я удивлялся сам себе, я не похож на себя.

Зная, чем занимается Света, точнее, каким образом зарабатывает себе на жизнь, я добровольно, как мне казалось, временно пошел на эту связь, в любой момент готовый ее оборвать, как делал это не раз с другими и без всякого сожаления. Я ждал и те­шился игрой. А когда она надоедала — отворачивался от нее и с легкостью про это забывал.