Бульвар Ностальгия - [30]

Вторым позвонил мужчина. Манера его речи навела меня на мысль предложить

ему роль бандитского авторитета, но поскольку таковой в пьесе не было, я

прервал разговор.

Время шло. Нужный тапер не находился. Я уж было решил заменить тапера

фонограммой и закадровым голосом, но в этот момент, по законам

литературного жанра, у меня в квартире зазвонил телефон.

– Меня зовут Алекс, я хотел бы поговорить о вашем объявлении.

У невидимого Алекса был такой приятный, располагающий к себе голос, что я

тут же сказал ему:

– Дорогой Алекс, вы не можете принять, а вы уже принимаете участие в

проекте.

– Но вы даже меня не видели и не слышали моей игры.

– Мне не нужно вас видеть. Перво: е у вас изумительный голос, второе: у вас

даже одно с героем пьесы имя – Алекс и третье: я уверен, что и ваша

фортепьянная игра меня вполне удовлетворит. Не может, ну убей меня гром, не

может человек с таким голосом плохо играть на фортепьяно!

– Благодарю вас за добрые слова. Когда мы сможем увидеться?

– Да, когда вам будет угодно. Хоть и сию минуту!

Через час на театральной сцене я лицезрел приятного во всех смыслах

человека.

Прекрасным в нем было все: и лицо, и одежда, но самым удивительным у него

были красивые длинные тонкие аристократические пальцы. Прямо не пальцы,

а музейный экспонат!

А уж когда он тронул ими клавиши, то мне тут же стало ясно, что я имею дело

с большим талантом. От его меццо форте старенькое пианино подпрыгивало и

пританцовывало, точно это и не пианино, а молодой пижон на танцевальном

вечере. От его прочувствованного пьянисимо замирали даже театральные

мухи…

Не буду описывать вам репетиционный процесс.

Поверьте, в нем нет ничего интересного. Шум, сквернословие и, что греха

таить – рукоприкладство. И потом важен не процесс, а цель.

Цель, в общем и целом, была достигнута. Спектакль прошел неплохо, его

несомненным украшением, я бы даже сказал– звездой, стал тапер Алекс.

После спектакля мы сидели с Алексом у меня на кухне. Я строил планы.

хотел! Мало того хотел – меня даже брали в школу одаренных детей при

столичной консерватории, но это было невозможно, поскольку моей отец

считал это несерьезным занятием.

Вы знаете, я боготворил бабушку, чудную пианистку, которая и была моей

учительниц– Вообще меня зовут не Алекс, а Алексей Петрович и потом, увы и

ах, – сказал по окончанию моей программной речи тапер, – принять участие в

ваших проектах я не смогу. Переезжаю в другой город.

Я выпил рюмку и закусил ее тяжким вздохом и репликой:

– Жаль! Очень жаль!

Сейчас читатель подумает, что я притягиваю за уши следующую реплику. Я бы

тоже так подумал, но уверяю вас, я и раньше это спрашивал у Алекса, но не в

лоб, а вскользь, так сказать. Вот мой вопрос:

– Скажите, Алекс, то есть простите, Алексей Петрович, я все хотел у вас

спросить, где вы учились музыке? Заканчивали какую– то консерваторию? Ведь

вы, не побоюсь этого слова, – блестящий пианист.

– Нет, я ничего не заканчивал, – тяжко вздохнув, ответил Алексей Петрович, – но

ужасно ей музыки, любил маму, тепло относился к дедушке и страшно боялся

отца. Представляете, отца уже давно нет на этом свете, но если он мне снится,

то я целый день хожу сам не свой и весь дрожу от страха. Хотя ничего

особенного во внешности и манере поведения отца не было. Интеллигентный,

воспитанный человек, но у него был такой голос. Такой голос, что мне даже

страшно о нем вспоминать, а уж представьте, каково было его слушать!?

А ведь в детстве у моего отца был голос Робертино Лоретти, и ему пророчили

мировую славу, но в переходном возрасте голос, увы, пропал и стал низким

сиплым. Может быть, я не утверждаю, что это так, только предполагаю, может

быть от обиды, что он не стал знаменитым певцом, из ревности – отец не хотел,

чтобы я стал известным пианистом?

Алексей Петрович закурил и задумался. Как будто бы пытаясь ответить на

поставленный самим собой вопрос. Наконец, он потушил сигарету и

продолжил.

– Но вернемся к его голосу. Даже в обычном разговоре его голос пугал

собеседника, а уж если он злился, то того сковывал просто-таки животный

страх!

– Я хочу поехать в эту школу, папа. – Сказал я отцу.

– Нет. – Ответил он, и если у меня даже было какое– то желание поспорить с

отцом, то после этого холодного как могила «НЕТ» оно исчезло.

Музыкантом я не стал, а по настоянию отца и рекомендации ведомства, в

котором служил мой дедушка, я отправился в академию департамента

внутренних дел. После окончания работал следователем, а в свободные от

работы время тайком, используя черный ход, поднимался в квартиру к бабушке

(отцу я сказал, что использую ее как конспиративную для встречи со своими

стукачами) и играл там на рояле.

– Почему тайком?

– Но согласитесь, ведь это смешно: следователь, да еще с таким прозвищем как

у меня «Душитель» и вдруг играет на рояле?! Дойди эти разговоры и смешки

до моего отца. О, это было бы нечто!!!

Больше десяти лет я проработал следователем. Боже как я ненавидел эту

профессию. О! как я ее ненавидел! Тут нужен Шекспир, чтобы описать мою

страстную, жаркую, лютую ненависть к этому жуткому ремеслу!

И вот эту самую ненависть я вкладывал в пальцы, которыми сжимал горло

несговорчивым подследственным!