Булочник и Весна - [14]

– Нет, – сказал я. – Но это как-нибудь обустроится.

Под лекцию Пети о том, что на земле ничто не обустраивается «как-нибудь», а также иные споры и разговоры мы провели дорожное время. Наконец за поворотом лесного коридора открылись поля, холмы и по левую руку – стены монастыря. Над этими стенами, как столб пара, поднималась в синеву небес колокольня без колокола. Её очертания казались растёртыми по небу ластиком. Возникала мысль, что белый монастырь тает. Вот настанет оттепель – и он сойдёт вместе со снегом.

Когда мы проезжали мимо монастырских ворот, с обочины на шоссе выскочил парень и растопырил руки, собираясь принять нашу машину в объятия. Петя стукнул по тормозам. Тут же грузная женщина в белом халате налетела на парня, как куропатка на мышь, и поволокла прочь.

Слегка побелевший Петя сдал на обочину и, опустив форточку, прислушался к её воплям.

– И как расценивать этот знак? – спросил я.

– Ну что тебе сказать, – рассудил он. – Можно как «стой, не ходи», а можно – как то, что тебя встречают с распростёртыми объятиями… А ну подожди-ка! – перебил он сам себя и, высунувшись в форточку, пригляделся к табличке над воротами. – Да ты знаешь, что это такое? Психиатрический интернат! – и он со смешком обернулся ко мне. – Слушай, Костя, если ты купишь здесь участок, а потом сбрендишь – тебе тут будет недалеко.

От «монастыря-дурдома» до моей деревни в самом деле было два шага.

Мы остановились под холмом и вышли из машины. Дорожка в гору была расчищена, но не сегодня и не вчера. Проехать бы можно, однако с риском.

– Ну вот! – сказал я Пете, кивая немного вверх, на деревушку.

Старая Весна взошла на пригорок и скромно встала к лесу. А кто она, Старая Весна? Кучка домов? Нет, дома казались цыплятами, выпущенными на спину холма. Наверно, – решил я. – Старая Весна – это земля, лес. А дома только прилепились к ней, и она их пожалела.

– А дорога-то никакая! – заметил Петя, поднимаясь в горку. – Как ездить будешь?

Взобравшись, мы повернулись к долине. Под солнцем весь школьный Пушкин был виден нам: январский день, похожий на иконостас, начищенный к празднику.

– О-го! Да у вас тут Альпы! – сказал Петя, щурясь на солнышко. – Если Михал Глебыч увидит – держись. Влепит вам горнолыжный парк. Он как раз по вашему направлению сейчас шурует.

– Ну вот здесь где-нибудь и построюсь, – произнёс я небрежно, как если бы это был решенный вопрос.

– А крыша от красоты не поедет? Ты бы лучше посмотрел коттеджные посёлки. Знаешь, в сосенках, с коммуникациями. Чего ты с этой далью делать будешь?

– Не знаю, – сказал я. – Научусь. Освою.

Как согнутой ладонью заслоняют от ветра пламя свечи, так жизнь деревни была укрыта зимующим лесом. По целине Петя пробрался к его берёзово-еловому строю и, обняв два ствола, глянул.

Не знаю, что ему привиделось в запорошенной глубине древесной рамы, но смотрел он долго, затем обернулся и спросил с азартом:

– А если серьёзно: ты что вообще здесь планируешь? Дачку? Завалишься к Майе и скажешь: вот, я вам организовал летний отдых? Или как?

– Почему летний? Я же говорю, может, мы жить тут будем. Круглогодично! – сказал я. – Тут вон городишко рядом – пятнадцать кэмэ. Организую пекарню, буду печь выдающийся хлеб! Это, в конце концов, моя исконная профессия.

Петя слегка поднял брови, но повременил высмеивать меня, а вместо этого ещё раз оглядел снег поляны с проломленной в нём одинокой тропой.

– Петь, ну давай уже, не томи! Говори, чего не нравится! – поторопил я, теряя терпение.

Мне было важно его слово, потому что не раз уже на моём веку предсказанное им сбывалось. Петин отец убеждал сына заменить игру на рояле игрой на бирже, но Пете было плевать на курсы валют. Он любил угадывать счастье. «Ты, брат, не бери с меня примера. Женись, заводите ребёнка, когда поругаетесь – не расходитесь. Тебе этого нельзя». Примерно так он сказал, когда я в первый раз упомянул ему про мою новую знакомую, Майю.

И вот теперь оракул молчал, прислушиваясь к снегу, вытягивая из меня последние жилы терпения. Наконец черты его лица смягчились, Петя обернулся ко мне с улыбкой удовольствия.

– А знаешь, что? Берём! – заключил он и, подойдя, хлопнул меня по плечу. – Намаешься, но что с тобой делать!

Что брать в Старой Весне и как, я не знал, но Петя помог мне. Он сказал – надо сперва пообщаться с местными, посмотреть, что за люди, захочется ли мне вообще жить с ними по соседству. Серый дом с зелёной крышей, тот, что я назвал про себя «дворянской дачей», сразу приглянулся ему.

Мы пошли на дымок, и уже издали до нас долетел знакомый шум. Не веря своим ушам, мы переглянулись. Нет, в самом деле – фортепианная музыка! И, остановившись у забора, прислушались к вороху звуков. Инструмент гремел и выл. Чьи-то пальцы бегали с приличной скоростью, но как-то пьяно. Петя поморщился.

– Хороший немецкий инструмент раздолбали до неузнаваемости, – сказал он.

– Так постучись, настрой! – подзадорил я его. – Ты же любишь!

– Такое не настраивается, – возразил Петя и поглядел окрест, как если бы его вердикт относился ко всему пространству Старой Весны.

Каким-то безрадостным показался мне его взгляд.