Булгаковиада - [5]

Гога вообще любил неожиданный результат. Если его что-нибудь удивляет в том, что ты предлагаешь, считай, что ты – в порядке…

Р. казалось, что Ю. иногда даже испытывал Гогу. Ну что такое, например, его Осип в «Ревизоре» – темные очки, тросточка, господин из другой эпохи, некто вроде Паниковского… По облику и природе чувств это с Хлестаковым Басика и Городничим Лаврова вроде не совпадало… Как будто Серж малость провоцировал Гогу: разрешит или попросит снять излишества?..

Нет, ничего Гога снять не просил, значит, так и буду торчать торчком в этом спектакле, пускай народ удивляется, а иначе скучно и артисту, и зрителю, если не баловаться…

Они вообще были друг другу «на испытание», Юрский и Товстоногов, Сережа и Гога… Во всяком случае, так казалось артисту Р. Он ведь был не рецензент, а наблюдатель, будущий отщепенец, и его интересовали отношения людей, подверженные испытаниям ремесла и искусства.

У Р. были свои отношения с Ю. с тех самых пор, когда Товстоногов ввел его на роль Чацкого, хотя Ю. против этого возражал. При этом Р. невольно встрял в отношения Гоги и Сережи, хотя бы как повод для размолвки или ревности. И, несмотря на то что они были вовсе разные – Чацкий Юрского напоминал о Пушкине, а Чацкий Рецептера – о Грибоедове, повод все-таки был: роль одна, а артистов двое.

Вообще-то Сережа считал, что это не ревность, и возражал против «разрушения монолита». То есть у них с Товстоноговым был «монолит», а Р., встряв в «Горе от ума», его разрушил.

Но если человек переживает, что между ним и Гогой забили клин, и клин в виде артиста Р. разрушил «монолит», то что же это, если не актерская ревность, вполне естественная и понятная?..

Между Р. и Товстоноговым тоже пару раз вбивали клин в виде артиста Б., и Р. переживал «разрушение монолита» точно так же, как Ю.

Чуть позже, на телевидении, в «Кюхле» Александра Белинского по Ю. Тынянову они сошлись в большой и острой сцене, где Ю. играл Кюхельбекера, а Р. – Грибоедова…

И когда Р. вместе с Р. Сиротой поставил на телевидении «Смерть Вазир-Мухтара» того же Тынянова, они опять словно вернулись к «Горю от ума», потому что на этот раз Юрский сыграл уже самого Пушкина, а Рецептер – опять Грибоедова…

Тень давней ревности к роли Чацкого, почти незаметная или хорошо скрытая, как будто намекала на таинственные и труднообъяснимые отношения самых главных в России XIX века людей…

В «Вазир-Мухтаре» снимали короткую встречу в театре во время антракта. Пушкин и Грибоедов встречаются и останавливаются минуты на две. Знают друг другу цену, ревнуют к поэзии, а не к славе, а может быть, и к ней. Взаимная тяга, светский холодок, что сказать перед вечной разлукой?..

Грибоедов накануне Персии предчувствует смерть, почти признается:

– Вы не знаете этих людей. В дело пойдут ножи…

Пушкин тоже почти открыт:

– Нас мало. Да и тех нет…

Полюбив Грибоедова на всю жизнь, Р. разгадал тыняновский перевертыш. Юрий Николаевич отдал Пушкину фразу из грибоедовского письма, а получилось как надо, как будто Пушкин сам ее родил. Как сказал когда-то Ираклий Андронников артисту Р. по другому поводу и о других: «Неоднородны, но однопородны и одномасштабны». Оба выше остальных…

Пора снимать, но возникла мелкая заминка: Ю. и Р. – вроде одного роста, а Пушкин, как известно, росточком поменьше, как быть?..

Придумали на точке встречи ящичек поставить. Сирота и придумала, чтобы Р. потихонечку, плавно, почти незаметно при встрече наступил на ящичек и чуток приподнялся, чтобы тот и другой, миновав друг друга, развернулись, Ю. на полу, а Р. на ящичке, и Грибоедов взглянул на Пушкина маленько сверху вниз…

– Вы не знаете этих людей…

– Нас мало, да и тех нет…

Не могу оценить, как вышло у Р., но Ю. очень хорошо сказал свою фразу, правдиво и одиноко… Потом по поводу ящичка посмеялись…

А позже была «Фиеста»…

Тем летом они укатили в Кацивели и сняли соседние комнаты – Сережа Юрский с Наташей Теняковой и Олег Басилашвили с Галей Мшанской.

Юрский, как рассказывал Басик, вставал в семь утра, делал зарядку и уходил в горы, чтобы там, наверху, поучить «Спекторского» и принести готовую часть домой. Слушатели большей частью бывали отвлечены Аю-Дагом и морем внизу, и, не найдя должного понимания, артист Ю. в строгом одиночестве садился рисовать диспозиции выезжающих станков и мизансцены будущего «Мольера». Иногда казалось, что он проигрывает пьесу сам с собой.

Потом, надев кожаное пальто и натянув на глаза кепку, Сережа заваливался прямо во дворе и спал до часу дня…

После Кацивели в положенные сроки в театре родился спектакль «Мольер», у Гали с Олегом – Ксюша, а у Наташи с Сергеем – Дарья…

«Все лето 1931 г. Булгаков работает над экземпляром “Кабалы святош” и 30 сентября посылает его Горькому со следующим письмом: “Многоуважаемый Алексей Максимович! При этом письме посылаю Вам экземпляр моей пьесы «Мольер» с теми поправками, которые мною сделаны по предложению Главного Репертуарного Комитета. В частности, предложено заменить название «Кабала святош» другим. Уважающий Вас М. Булгаков” [Курсив мой. – В.Р. ]. Перемена заглавия (то, что такая инициатива исходила от Главреперткома, сам по себе поразительный факт – казалось бы, что Комитету защищать святош, обличенных названием?) во многом усложнила судьбу пьесы, как показало будущее». [2]