Булавин - [30]

— Слушаюсь, господин подполковник.

— Дальше, от Паншина до Донецкого городка, пойдет с отрядом, — князь пробежал глазами по офицерам, седевшим на лавке. — капитан Киреев.

— И с притоками? — Киреев встал с недоумением на лице. — Городков-то там великое число.

— Нет, твой путь — только по Дону. По Медведице и Бузулуку итти капитану Хворову, по Хопру — капитану Тенебекову. Понятно всем?

— Понятно.

— Так тому и быть. Сам я пойду по Северскому Донцу и запольным речкам. Там тоже, полагать можно, беглых немало. Повторяю, господа офицеры: сыск вести с великим тщанием, поспешением и без послабления. Государю о том велено писать почасту. А спросит государь с нас по всей строгости.

Разделившиеся отряды двинулись по назначенным местам. Розыск, сопровождавшийся жестокостями, продолжался. Долгорукий повернул со своим уменьшившимся почти наполовину отрядом на северо-запад. Шли по городкам на Донце и его притоках — Гнилой, Деркуле, Калитвам и прочим. Князь и его подчиненные вели себя круто и беспощадно. В Обливенском городке, как и в других, атаман подал сказку о жителях: все они, мол, из старожилых; новопришлых было человек с 20, но и они разбежались, услышав про такой строгий сыск. Долгорукий не поверил и оказался прав: один из местных казаков, недоброжелатель станичного атамана, тайно пришел ко князю:

— Господин подполковник! Неладно выходит по твоему сыску у нас в Обливах.

— Что ты хочешь сказать?

— А то, что наш атаман тебя обманывает.

— Каким образом?

— А вот каким: в Обливах не 20, а 200 новопришлых людей.

— Вот как? А старожилых?

— Только шесть человек. Да черкас с 10 будет.

— Значит, неправду атаман говорит?

— Стало быть, так. До твоего приходу атаман собрал старых казаков, и они клятву дали на евангелии, что им тех пришлых людей не выдавать.

— Так, так. Ну что ж! Спасибо тебе, казак. А с теми я поговорю по-своему.

Долгорукий вызвал атамана и его единомышленников:

— Вы что же, атаманы-казаки? Сказку подали, а в ней все — ложь?

— Господин подполковник, — атаман глядел растерянно, — да мы...

— Молчи, вор! Скажи лучше: сколько беглых в Обливах, да правду говори, не ври! Не то...

— Помилуй, господин подполковник. Бес попутал...

— Царю про беса не напишешь. Ты сказывай: сколько беглых тут скрывается? Ну! Юлишь все! Я ведь все вызнал. Ври, не ври, а истину не скроешь!

— Да есть, господин подполковник. С сотню и поболе.

— Точно говори!

— Близко двух сотен будет...

— Вот-вот! Что же ты писал о 20 пришлых? Об остальных забыл? Память отшибло?

— Грех да беда на кого не бывает...

— Грех да беда!.. Вот и будет вам беда, на своей спине познаете.

Тут же около куреня трех «лутчих людей» из казаков распластали на лавках и примерно наказали кнутом. Всех беглых переписали. Сыск пошел быстрей, беглых выявляли сотнями — расправы в Обливенском и других местах перепугали казаков, и они стали сговорчивей. Долгорукий снова разделил свой отряд — партию во главе с офицерами братьями Арсеньевыми направил вверх по Северскому Донцу, а сам продолжил сыск по запольным речкам — левым притокам Донца. В Новоайдарском городке князь выявил 150 беглых; старожилых и черкас оказалось только 32 человека. В Беловодской и Явсужской станицах и вовсе не нашлось ни одного старожильца, все были новоприходцами. Каратели уже не смогли высылать всех беглых — не хватало провожатых для конвоя. Беглецов «до указу» оставляли в станицах, чтобы потом, при первой возможности, выслать в положенные места.

Другие отряды действовали в своих районах. Долгорукий получал от них донесения, требовал проводить сыск строго, «с великим подкреплением». От Хворова узнал, что его отряд прошел тридцать два городка по Бузулуку и Медведице, составил списки старых казаков, а новоприхожих выслал в прежние места. Капитан пошел в обратный путь вниз по Бузулуку, но недалеко от его впадения в Хопер, в станице Алексеевской, получил приказ Долгорукого: снова идти вверх по Бузулуку и провести повторный розыск в городках, да покруче, пожестче. Подполковник недвусмысленно предупредил: мало, капитан, выявил беглых; лучше искать надо! И Хворов по примеру начальника пошел вовсю свирепствовать и мордовать.

По всем станицам возбуждение и страх переходят в озлобление и ненависть. Сыщики, не в пример Пушкину и Кологривову, действовали люто, без промедления и жалости, вели себя с жителями как с неприятелями на войне. Сотни беглых шли под конвоем по шляхам в свои родные места, к ненавистным помещикам и работам. Другие, тоже сотнями, ждали высылки. Третьи скрывались по лесам и буеракам. Старожилые казаки, которых тоже не обошли кнуты и плети, были разъярены не меньше новопришлых, своих же односельчан. Войско Донское бурлило, возмущение его переполняло, переливалось через край, требовало выхода. Казаки по станицам ведут разговоры, устраивают круги. Делают пересылки между станицами. И низовые, и особенно верховые казаки, и значные, и голутвенные — все показывали недовольство и возмущение бесчинствами Долгорукого и его помощников. Наиболее активно вели себя жители городков, по которым проходил отряд Долгорукого. Он оставлял за собой выжженные станицы, запоротых кнутом казаков, обесчещенных жен и девушек, повешенных по деревьям младенцев; многим отрезали носы и уши. Жестокий розыск вызвал гнев казаков, и они приходят к мысли о необходимости объединения и отпора карателям. Все, в том числе и домовитые, понимали, что погром, учиняемый Долгоруким и его офицерами, охватит всю землю Войска Донского; очередь дойдет и до низовьев Дона, до самого Черкасска. Отряд Долгорукого выполнял, по существу, оккупационные задачи.