Булатов курган - [64]

Горбылев зевнул, потрогал усы.

— Ты что это, Нюсь, ерунду удумала? — Голос его прозвучал мягко, дружелюбно.

Нюське даже показалось, что Горбылев вызвал ее не ругать, а поговорить по душам. От неожиданности она застенчиво опустила голову, и те слова, которые собралась еще по дороге высказать ему, сразу вылетели из памяти.

— Говори. Что же молчишь?

— Нечего.

— Как же так?

— Очень просто, телята язык отжевали, — сорвалось у Нюськи. Румянец разлился по щекам. Она застеснялась своего неумело брошенного слова.

— Жаль! — покачал головой Горбылев. — Я думал, придешь расскажешь, что нового…

Она наконец подняла голову, вопросительно взглянула в лицо.

— Что рассказывать, Егор Потапович? Ты и так все знаешь.

— Возможно, и не все! — В глазах его блеснул недобрый огонек.

Нюська насторожилась.

— Ты, если не изменяет память, комсомолка?

— Ну и что из этого?

— Как же так что? Разве не знаешь, комсомолка должна пример показывать, а ты ерундой занимаешься!..

Нюська заупрямилась, кольнула его черными зрачками.

— Разве я не показываю?

— Я и говорю, показываешь. Только дурной пример. Глядя на тебя, и другие не захотят в поле ходить.

— Правильно сделают. Черт на попа не работник.

— Вижу, востра на язык. Только думаешь ли ты, что мелешь? — У Горбылева задергалась левая щека.

— А что мне думать? Я не мужнина жена. У меня не семеро на лавках. Обеспечена не сеном да водицей, а зерном-пшеницей!

— Чтоб твой язык колом стал! — Горбылев, сердито скрипнув стулом, вышел из-за стола.

— Вижу, не по сердцу мои слова. А нам ой как нравится! Кругом машины работают, а мы, бабенки, спину гнем; да еще и помалкивать заставляют.

Горбылев поморщился. «Пустит какую-нибудь новую припевку, и пойдет она гулять по бригадам. Ей что, а ты ходи красней!» А Нюська наседала:

— Всюду только и говорят о комплексной механизации. А у нас и слушать об этом не хотят. За обиду считают. Ты бы хотя спросил свою Ниловну, как вашей капусткой надрываемся.

— Разошлась, как перегретый самовар. Смотри не распаяйся, — пытался остановить ее Горбылев.

— Так и знай! На работу больше не пойду, пока не дашь трактор. Я на нем одна на ста гектарах управлюсь.

— Вон чего хочешь! Знаешь ли ты, какой урон своим сумасбродством приносишь колхозу?

— Вали с больного на здорового. Благо, есть на кого…

— Хватит! — властно крикнул Горбылев. — Мы собрались не митинговать… Иди домой и хорошенько подумай, а завтра — в поле. Не то… Не пришлось бы потом жалеть…

Нюська в упор посмотрела на председателя и, кривя лицо в злой усмешке, с расстановкой произнесла:

— Грозилась овца волка съесть, да зубы подвели! — И, взмахнув руками, она кинулась к двери.

— Ну и лиха! — покачал вслед головой Горбылев. — Откуда у нее все это берется?

— Не само по себе… — хитро прищурив глаза, отозвался из угла Цыплаков.

— Нет, до меня никак не доходит, — продолжал возмущаться Горбылев. — Все чего-то роют. Кто их только толкает на эту ерунду?

— Догадка, Егор Потапович, нужна.

— Дога-а-дка-а?.. При чем тут догадка?

— Вспомни разговор о капусте.

Брови Горбылева поползли вверх.

— Неужели Земнов?

— Кроме некому.

— Не может быть! Да и зачем ему народ баламутить?

— Стало быть, есть зачем. — Улыбка по-прежнему не сходила с лица старика.

— Н-да-а! — рассеянно протянул Горбылев. — Говоришь, есть зачем?

— Место председательское не дает покоя.

Горбылев стиснул зубы так, что на скулах забегали желваки. Припомнилась ссора с Земновым, когда они ехали на двуколке осматривать поля. Злоба захлестнула Горбылева, захотелось подойти, распахнуть дверь и броситься бежать. Но вместо этого он остановился у раскрытого окна. Улица была залита яркими потоками солнца. У реки клубились молодые вётлы, за оврагом на лужайке нежной зеленью отливала трава. Ветерок доносил тонкий запах цветов. Горбылев тяжело дышал и думал: а не послать ли всё куда подальше?.. Что ему в этом председательском месте?

3

В кабинет больше никто не входил. Алешин поднялся из-за обитого зеленым сукном стола и, разминая отекшие от долгого сидения ноги, зашагал по ковровой дорожке. Вот уже около недели он знакомился с аппаратом райкома, с руководителями местных организаций. Каждый из них приносил с собой пухлый портфель или толстую папку, набитую деловыми бумагами. Прежде чем начать разговор, на стол вытаскивались различные справки, отчеты, сметы. В ушах звучали скучные, ничего не говорящие слова: «лимиты», «центнеры», «тонны», «гектары».

— Цифры и цифры, — думал вслух Алешин. — А где же люди?..

Он распахнул балконную дверь. В кабинет ворвался разноголосый весенний шум. Алешина потянуло в поле, к людям. Он облокотился на перила. Перед ним во всю свою ширь распахнулась площадь. По краям кое-где курчавились кусты акаций, в центре и по бокам тянулось к солнцу несколько молодых тополей. Здесь, вероятно, когда-то пытались заложить городской парк, но так и не довели дело до конца.

Площадь пересекали тропинки. Для более удобного прохода штакетник в нескольких местах кто-то выломал. К площади стекались улицы. Почти все они начинались приземистыми каменными строениями, которые остались еще со времен купечества. В них размещались магазины, столовая, парикмахерская. У телеграфных столбов стояли на привязи лошади, подъезжали и уезжали грузовики, суетились люди.