Булатов курган - [37]
Егор Потапович затаил дыхание. Он вдруг услышал то, чему никогда раньше не придавал значения. На пригорке едва уловимо позванивали хвоей сосны. В дубняке шуршала прошлогодняя листва, в зарослях осинника подавали голоса дрозды. Где-то совсем рядом жужжал отощавший за зиму шмель. Горбылев поискал его глазами. Шмель радостно суетился у двуколки, стараясь усесться на мохнатую почку вербы. Тонкая ветка под его тяжестью кренилась. Шмель срывался, снова начинал суетиться. Проделывал это до тех пор, пока не прикрепился к почке.
— Упрямый, черт, — усмехнулся Горбылев. — Добился своего.
Он снова стал осматриваться. У дороги порхали бледно-желтые и пестро-красные бабочки. Они садились на острые, уже успевшие высохнуть комки глины, раскидывали крылышки, словно ловили ими солнечные лучи.
«Суетимся, грыземся, а жизнь не видим, вот и ерунда получается, — подумалось Горбылеву. — Чем копать друг другу яму, лучше пройтись вот так! Мозг стал бы чище».
Присела на ветку кукушка, уставилась на него круглыми неподвижными глазами. «Кукушка, кукушка, сколько мне жить на земле?» — по-мальчишески мысленно произнес он.
Птица встрепенулась и скрылась за мохнатыми ветками елок.
— Вот те на, выходит, ложись и помирай…
Он снова взглянул на королька. Птичка, точно желая кому-то понравиться, затейливо вытанцовывала на самой верхушке березы, старательно насвистывая свою нескончаемую весеннюю песню.
— Птаха, а вот, поди же, как хлопочет! — подумал вслух Егор Потапович.
Многоголосый шум леса как бы заслонил в его душе досаду.
«Сиди не сиди, а надо дом искать».
Горбылев спрыгнул с двуколки, привязал к кустам вожжами Вороного и прошел несколько шагов по лугу. Впереди плотной стеной росли осинки. Сквозь их тонкие зеленоватые стволы просвечивали кусты черемухи и орешника, тонущие в прошлогодней траве. Подумалось, как много пропадает зря места. А вот выкорчуй все это да перепаши, сколько вырастет травы!
Взгляд его упал на овраг. На дне его между зарослью ивняка пробивался ручей. Ольхи распустили длинные ожерелья и, подобно клейким тополям, издавали терпкий запах. Немного подальше Горбылев увидел мостик. Сразу все прояснилось. Это он круговой дорогой обогнул яровое поле и попал с противоположной стороны в Топинскую.
— Вот те раз, на печке заблудился!..
Все время ему казалось, будто за ним кто следит. Он посмотрел на заросли. Из чащи послышался шорох. Вздрогнула осинка, другая… По спине Горбылева пробежали мурашки. Он поспешно поднял сухой сук, выпрямился. На дорогу, волоча за собой срубленные под самый корень молодые деревца, вышла Жбанова. Платок у нее сбился на затылок, темные пряди волос спадали на потный лоб.
— Думал, медведь, хотел было деру давать! — стараясь подавить неловкость, нарочито весело заговорил Горбылев. — А зверь-то двуногий.
Жбанова бросила на землю срубленные осинки, топор и принялась поправлять волосы.
— Без мужика чертом с рогами станешь.
— Что так, Анастасия Гавриловна?
— Ваши бабы горя не знают. Мужик все сделает. А тут в каждый след сама.
— Осинник на что понадобился? — переменил разговор Горбылев.
— На тын. Нет спасу от курей. Огород роют.
— Смотри дубки не губи.
— Знаю, ученая. Кондрат об этом все уши прожужжал.
— Правильно, — заулыбался Горбылев. А сам подумал: «И тут Кондрат. Вот въелся!» Досада снова стиснула грудь.
— Сижу в кустах, вдруг лошадь мчится, — продолжала Жбанова. — Не сорвалась ли? Только хотела выйти, глядь, остановилась. Знать, думаю, птаху заслушался.
— И то правда, — смутился Горбылев. — Поет, как по нотам.
— Позаросло тут, не пролезешь…
— Вырубать надо. Только хватит ли сил?
— Двух зайцев убьем: зимы на две дров наготовим да сена сколько получим. Земля здесь добрая. Была бы плохой, так не росло.
— И здесь надо, и на Лужке. Там, глядишь, Кроватку и Соловьевский столб тоже очистить захочется. А вот рук не хватает.
— Не сразу браться за все. По-маленькому да по-тихонькому — глядишь, и наведем порядок.
Горбылев посмотрел вверх. Королька уже не было. Только ветки с набухшими почками приветливо манили к себе.
— У меня в голове своя арифметика. Если с каждого расчищенного участка взять хотя бы возов по пятьдесят, то дополнительно соберем более семидесяти тонн сена. Это разве не богатство? А если все распахать, вот трава попрет!
— Ничего не выйдет, — перебила Жбанова. — Пробовали уже. Все водила в плугах порвали, а толку что? Получилось не пашня, не луг, только зря землю всковыряли, не могли подступиться ни с бороной, ни с косой. Пришлось катки пускать, хоть сколько-нибудь сравнять. А трава и так растет хорошо. Только ни к чему нам. На пойме на что трава, и ту оставляем под снегом.
Горбылев сердито взглянул на нее.
На молодую осину села сорока. Качаясь на ветке, посмотрела на разговаривавших и затараторила. Жбанова взмахнула на нее веревкой.
— Кыш, проклятая…
Сорока сорвалась с ветки и, не переставая тараторить, полетела в глубь зарослей.
— Чекочит, окаянная, как наша бухгалтерша.
— Разве Татьяна Васильевна плохой работник? — уставился на нее Горбылев.
— Нос слишком дерет. Трещит, как скоромная сковородка, а толку — тьфу, — в сердцах плюнула Жбанова. — Намедни спрашиваю: есть ли деньги на постройку двора? Как взъелась: не твое дело — и пошла…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Сборник миниатюр «Некто Лукас» («Un tal Lucas») первым изданием вышел в Мадриде в 1979 году. Книга «Некто Лукас» является своеобразным продолжением «Историй хронопов и фамов», появившихся на свет в 1962 году. Ироничность, смеховая стихия, наивно-детский взгляд на мир, игра словами и ситуациями, краткость изложения, притчевая структура — характерные приметы обоих сборников. Как и в «Историях...», в этой книге — обилие кортасаровских неологизмов. В испаноязычных странах Лукас — фамилия самая обычная, «рядовая» (нечто вроде нашего: «Иванов, Петров, Сидоров»); кроме того — это испанская форма имени «Лука» (несомненно, напоминание о евангелисте Луке). По кортасаровской классификации, Лукас, безусловно, — самый что ни на есть настоящий хроноп.
Многие думают, что загадки великого Леонардо разгаданы, шедевры найдены, шифры взломаны… Отнюдь! Через четыре с лишним столетия после смерти великого художника, музыканта, писателя, изобретателя… в замке, где гений провел последние годы, живет мальчик Артур. Спит в кровати, на которой умер его кумир. Слышит его голос… Становится участником таинственных, пугающих, будоражащих ум, холодящих кровь событий, каждое из которых, так или иначе, оказывается еще одной тайной да Винчи. Гонзаг Сен-Бри, французский журналист, историк и романист, автор более 30 книг: романов, эссе, биографий.
В книгу «Из глубин памяти» вошли литературные портреты, воспоминания, наброски. Автор пишет о выступлениях В. И. Ленина, А. В. Луначарского, А. М. Горького, которые ему довелось слышать. Он рассказывает о Н. Асееве, Э. Багрицком, И. Бабеле и многих других советских писателях, с которыми ему пришлось близко соприкасаться. Значительная часть книги посвящена воспоминаниям о комсомольской юности автора.
Автор, сам много лет прослуживший в пограничных войсках, пишет о своих друзьях — пограничниках и таможенниках, бдительно несущих нелегкую службу на рубежах нашей Родины. Среди героев очерков немало жителей пограничных селений, всегда готовых помочь защитникам границ в разгадывании хитроумных уловок нарушителей, в их обнаружении и задержании. Для массового читателя.
«Цукерман освобожденный» — вторая часть знаменитой трилогии Филипа Рота о писателе Натане Цукермане, альтер эго самого Рота. Здесь Цукерману уже за тридцать, он — автор нашумевшего бестселлера, который вскружил голову публике конца 1960-х и сделал Цукермана литературной «звездой». На улицах Манхэттена поклонники не только досаждают ему непрошеными советами и доморощенной критикой, но и донимают угрозами. Это пугает, особенно после недавних убийств Кеннеди и Мартина Лютера Кинга. Слава разрушает жизнь знаменитости.
Когда Манфред Лундберг вошел в аудиторию, ему оставалось жить не более двадцати минут. А много ли успеешь сделать, если всего двадцать минут отделяют тебя от вечности? Впрочем, это зависит от целого ряда обстоятельств. Немалую роль здесь могут сыграть темперамент и целеустремленность. Но самое главное — это знать, что тебя ожидает. Манфред Лундберг ничего не знал о том, что его ожидает. Мы тоже не знали. Поэтому эти последние двадцать минут жизни Манфреда Лундберга оказались весьма обычными и, я бы даже сказал, заурядными.