Булат Окуджава: «…От бабушки Елизаветы к прабабушке Элисабет» - [70]

Потом поехали на Донское кладбище, где покоятся трое из многочисленных детей Степана Окуджава. Постояли у братской могилы, где нашёл свой приют Николай Окуджава, дядя Булата и Виктора со стороны отца, расстрелянный в подвалах Лубянки 4 марта 1939 года.

Недалеко от братской могилы — стена колумбария. Там, в одной из ниш, замурованы три урны: две супругов Андреевых, одна из которых тёти Маня — самая добрая, самая весёлая из всех братьев и сестёр Шалвы Окуджава, и третья Васеньки — самого младшенького, самого несчастного, единственного из шестерых сыновей Степана Окуджава, не убитого, а освобождённого из заключения по причине душевной болезни…

Потом мы поехали на Арбат, к дому 43, где они когда-то жили. Виктор Шалвович посмотрел на знакомые окна и, наконец, решился зайти в квартиру, в которой не был более шестидесяти лет. Мы зашли в подъезд, поднялись на четвёртый этаж и позвонили в дверь. Но нам никто не открыл. Так и не удалось Виктору Шалвовичу ещё разок побывать в своей квартире.

Зато там, на Арбате, он увидел памятник своему брату…

^{Виктор Шалвович с автором на Арбате, возле памятника брату. Фото М. Гизатулиной}

Разговаривали мы в тот день мало, но неудобства от этого не испытывали. На улице было тепло и солнечно, и так же было на душе. Очень хороший день мы провели с Виктором Шалвовичем…

И это была наша последняя с ним встреча.

Дело в том, что тогда наступило очень непростое для меня время: я расстался со своей первой женой и ушёл из дома. И всякие перипетии, связанные с этим, надолго заставили меня забыть обо всём другом. Он, не зная об этих обстоятельствах, пару раз звонил мне домой и рассказывал моей бывшей жене, как продвигаются дела с загранпаспортом. Потом звонить перестал. Чуть ли не через год я пришёл в себя и стал собираться в Тбилиси. Но Виктор Шалвович сказал, что никуда не поедет, что он паспорт вообще не стал получать, и чтобы я больше не звонил.

Майя Шварц:

— Когда он прекращал общаться, надо было только догадываться, почему он это сделал. Была у него какая-то необыкновенная требовательность к людям, и в этом иногда он бывал неправ. Я ему не раз говорила, что так нельзя, что ты к себе можешь быть требовательным, а к другому — не имеешь права, ты просто от него отойди. Он отвечал: «А я так и делал. Я же просто прекращал отношения, я же ничего не говорил».

Другие люди, в том числе родственники Виктора Шалвовича, тоже говорили, что не понимают, почему вдруг он перестал с ними общаться. Наверное, так бывало в других случаях, но в моём случае, как ни стыдно это признавать, я не могу назвать его поведение необъяснимым.

…В октябре 2003 года мы с моей второй женой вернулись из Тбилиси. Я сразу позвонил Виктору Шалвовичу — была уважительная причина: мы привезли ему письма от родственников и несколько фотографий, сделанных во время поездки. Он не сказал, чтобы я оставил их себе, — и это уже был успех! Он сказал: «Опустите их в почтовый ящик». Ну, ничего-ничего, думал я, всё ещё можно поправить! Раз он заинтересовался, значит, не всё потеряно. Он посмотрит письма, фотографии, ему будет приятно получить весточку от родных, с которыми он давно потерял связь. Потом я ему много чего на словах расскажу, всё и наладится. А затем мы сразу же поедем в Тбилиси, уже вместе. И это будет незабываемая поездка!

Через пару дней мы с женой ехали к нему. Кроме писем и фотографий из Тбилиси, я вёз ещё одно письмо, своё. Но в письме решил не объясняться с ним, а написать просто что-то забавное, а может, и вызывающее к дискуссии. В частности, написал, какие экстравагантные версии нам довелось услышать в Грузии по поводу происхождения фамилии Окуджава.

Вот одна из них.

Несколько сотен лет назад жил в Гурии крестьянин по фамилии Мамаладзе. По-русски его фамилия звучала бы как Петухов. Был ли он человеком задиристым или по какой другой причине носил такую фамилию, но однажды он её подтвердил сполна. Работал он у хозяина, и как-то произошёл между ними конфликт. Может, с оплатой труда неразбериха вышла или ещё чего, а только скандал разгорелся такой, что Мамаладзе-Петухов в пылу ссоры отрезал хозяину уши — сначала одно, а затем другое. Неизвестно, почему такой экстравагантный метод доказательства своей правоты избрал Мамаладзе, — может, в Гурии тогда это было в порядке вещей, но только, убоявшись неминуемого наказания, он бежал. Убежал далеко, в Мингрелию. Там, в маленьком селе, решил остаться жить. Нужно было знакомиться с местными жителями, и он, гордый совершённым поступком, решил увековечить свой подвиг. Он придумал себе кличку из двух слов: ори — то есть «оба», и уджа — то есть «ухо». С течением лет Ориуджа трансформировалось в Огуджа, и его многочисленные потомки получили фамилию Окуджава.

Лет сто тому назад в селе Тамакони в основном жили люди с фамилией Окуджава. По-грузински эта фамилия произносится несколько иначе, чем мы привыкли: вторая буква звучит скорее как г, чем как к, а вместо дж произносится очень мягкий, напоминающий английское j, звук — так, что после него напрашивается не а, а я.

^{Село Тамакони. Наталья Александровна Окуджава с местными жителями Геннадием Окуджава и Бурджа Окуджава. Фото автора}