Бухенвальдский набат - [38]

поймал, на сей раз правда,

он рыбку золотую!

Прикинул, сколько

стоит диковинный улов...

И вдруг в испуге обмер

от человечьих слов:

—    Пусти меня на волю,

удачи миг лови!

В награду три желанья

исполню я твои...

Опомнился и молвил:

— Желаю для начала,

чтоб море соленое водочным стало!..

Лишь хвостиком махнула

та рыбка-златоперка,

хлеонул он из моръя — чистейшая горькая

И снова он услышал

той рыбки голосок:

—    Чего еще желаешь,

мой добрый рыбачок?

И стал тогда счастливец

решать - соображать:

чего б еще такое

рыбешке приказать? Сказал:

— Пускай и в речке,

не пожалей труда,

течет-струится водочка,

не пресная вода.

Лишь хвостиком махнула

та рыбка-златоперка,

черпнул он из речки — чистейшая горькая!

—    Теперь, — сказала рыбка, —

желанье номер три,

хороший человече,

скорее говори.

Он думал, думал, думал...

В душе была борьба.

И наконец изрек он,

пот вытерев со лба:

—    Ты не морочь башку мне

и больше не зови.

Давай еще поллитра

и с Богом прочь плыви!..

1965

ВО ПОЛЕ БЕРЕЗОНЬКА СТОЯЛА

Во поле березонька стояла,

а над нею солнышко сияло.

И была березонька на диво

статью и осанкою красива.

Ничего, что во поле широком

дерево стояло одиноко:

по весне среди ветвей зеленых

раздавались трели птиц влюбленных,

поздним летом улетали птицы,

но звенела спелая пшеница.

Было в одиночестве не худо.

Не березка выросла, а чудо.

Жил во городе Петров Геннадий,

гладенький и спереди и сзади,

не шофер, не пекарь и не плотник,

по профессии — ответработник.

Как да что — я не скажу ни слова,

но... остался не у дел он снова.

В «кадрах» встретили Петрова хмуро:

все же как-никак номенклатура!

Стали работенку подбирати —

только подходящей нету кстати.

И номенклатура загрустила.

К счастью, зава что-то осенило:

—    Вспомнил, надлежащее есть место:

во поле березка, как невеста,

скучно ей одной там и печальненько.

Будете, Петров, при ней начальником.

Вот стоит Петров пред подчиненной,

пред березонькой кудрявой и зеленой,

—    Кто вы, — говорит она, — что надо?

Жарко, видно, ищете прохладу?

—    Нет, — ответил, — я не посетитель,

я отныне твой руководитель,

я — Петров, мне не нужна прохлада,

я пришел, чтоб навести порядок.

И увидел: на березе птицы.

«Этак, — он подумал, — не годится,

песнями невесту раздражают.

И о чем щебечут? Шут их знает!

Мало ли чего болтают сдуру?..

Надо бы приставить к ним цензуру!

Ну а посему мое решенье —

гнать отсюда всех певцов в три шеи!»

—    Бей их, — приказал Петров завхозу, —

чтобы не садились на березу!

—    Так-с, — сказал Петров, — кору не трону,

для начала обкорнаю крону.

А еще я не согласен в корне

с тем, что разрослися слишком корни.

—    Подрубить, — он приказал, — отростки!

Покатились слезки у березки...

И листва до срока облетела.

К августу невеста почернела.

Во поле березонька стояла,

во поле березоньки не стало...

Повесть начинается сначала.

В «кадрах» встретили Петрова хмуро:

все же как-никак номенклатура.

Начал зав уже немного злиться.

Но... (Тут мне придется с ритма сбиться.)

В лесу родилась елочка

как будто напоказ.

И зав решил, что к елочке

приставить надо «глаз».

Достал он папку с полочки,

и в ней он записал, что он Петрова

к елочке начальником послал...

1966

ЖИВ, КУРИЛКА!

Годами на ответственных дверях

табличка красовалась,

как надгробие.

Читали

с замиранием в сердцах,

молились: там сидел —

«их преподобие»...

Вдруг

налетел

могучий ураган!

Сорвал с дверей

зеркальное «надгробие».

Но... за дверьми,

блюдя свой важный сан,

по-прежнему сидит —

«их преподобие»...

1965

В СЕМЬЕ ЗАВАРИЛАСЬ КАША

В семье заварилась каша —

Ван-Ю-Ша Ванюшу бранит:

— Ты продал родного папашу,

подонок, подлец и бандит!

А Ваня ругает Ван-Ю-Шу:

— Заткнись, проходимец и гад,

ты предал отцовскую душу,

какой ты мне, к лешему, брат?!

До драки дошло, до побоев,

братишка на брата — ох, лют!

И, как из брандспойта, помои

друг другу на головы льют.

В семье заварилась каша:

«Своя своих не познаша»...

1978

ПЕРВОМАЙСКОЕ

Праздник Первомай и... снегопад!

Это, скажем прямо, невпопад.

Это, Боже, слишком злая шутка,

от которой и смешно, и жутко.

Ну и наплевать! Вы только гляньте,

как шагают бодро демонстранты!

Сколько улыбающихся лиц:

ликованью — просто нет границ!

Люди лихо пляшут и поют,

словно бы трансляция из рая —

телеоператоры

в раю

праздник Благоденствия снимают.

В ясном небе —

реют кумачи!

То есть, что я?!

Флаги голубые!

На деревьях

зреют куличи,

в чистых реках —

вина золотые...

Ешь и пей,

лежи себе под кущами,

горизонт не омрачится тучами:

ни тебе войны и ни солдат,

каждый человек —

друг другу брат.

На трибуне мраморной

святые

принимают шествие—парад.

В честь святых отцов кричат:

«За здравие!»

Над Москвой летит снежинок пух...

Ну и пусть!

Свобода! Равноправие!

Что — владыка главный,

что — пастух!..

Ни тебе ворья и ни жулья,

ни бюрократической саркомы,

а уж что касается жилья —

у любого райские хоромы!

В самый раз —

веселие и смех

и, конечно, озорная шутка!

Праздник Первомай.

А с неба — снег...

Непонятно...

И чудно...

И жутко...

МИНИАТЮРЫ, ЭПИГРАММЫ

* * *

Я родился под дырявым кровом,

мыкал горе, кушал лебеду...

«Но если прикажешь мне снова,

я снова все это пройду»...

1954

* * *

Пишет вроде о природе,

угольке, и хороводе,

и о запахе ухи.

До чего ж его стихи

бесподобны как пародии!

1954

* * *

Ты теперь высоко, высоко.

Под тобой — облака, облака.

До Шекспира дойти нелегко.