Будущее за обществом труда - [7]
Из этой бессмыслицы, составленной по рецептам модерна, трудно что-то извлечь для понимания современности и тем более будущего, выходящего за пределы современности. Будущее России в концепциях постмодерна накрепко привязывается к прошлому, причем не к социалистическому, а к капиталистическому прошлому. Тем самым постмодернизм отрицает всякую теоретическую возможность рационального объяснения перехода к действительному будущему или на языке модернизма к постсовременности.
В самом деле, что можно сказать о том, что будет после современности, если не допускается развитие! Ровным счетом ничего вразумительного. Это обстоятельство вынуждает постмодернистских авторов прибегать, как показали А. Сокал и Ж.. Брикмонт, к чисто мошенническим приемам и запутанному стилю изложения, прикрывающему отсутствие и невозможность подлинной мысли. «Предположим, – пишет Р. Давкинс в своей рецензии на книгу выше названных авторов “Интеллектуальные мошенники”, – что вы – интеллектуальный мошенник, которому нечего сказать, но с сильной амбицией преуспеть в академической жизни. Какой стиль письма вы тогда предпочли бы. Наверняка не ясный, ибо ясность выставила бы напоказ отсутствие содержания в ваших писаниях» [30].
Пример с присутствием и отсутствием предпринимателей в современной России, приведенный выше, вполне подтверждает эту оценку постмодернизма. Такого рода алогизмы проистекают из модернистской трактовки социальной реальности, вернее, из отрицания ее объективности и из ее сведения к чисто субъективной конструкции. Ведь «присутствие» социальной реальности в форме «предпринимателей» обретает основание лишь в опыте социолога, ее смысл определяется «интенцией» социолога. В зависимости от угла зрения, под которым социолог воспринимает и интерпретирует свой опыт, один и тот же опыт может быть истолкован и как «присутствие», и как «отсутствие» чего-либо. В итоге социальная реальность будет определяться субъективным содержанием опыта и его интерпретацией социологом, т. е. отрицается сама возможность объективной истины, что лишает смысла применять здесь нормальную человеческую логику. Этого не позволяет солипсизм.
Столь же невразумительны модели прогресса в их постмодернистском «осмыслении». Так, модель экономического роста у представителя персоналистского постмодерна П. Козловски, антисциенистские сочинения которого распространяются у нас, выглядит как некая комбинация расширения и сокращения. Решение проблемы примитивно сводится к тому, чтобы найти середину между расширением и сокращением. «Ни человек, ни что-либо другое, – пишет он, – в природе не растет и не расширяется безгранично. Также и человеческая личность не является безгранично расширяющимся устройством, без конца поглощающим ограниченные ресурсы; она держится на хрупком равновесии двух тенденций или движений – движения расширения и движения сокращения... Как человеческая личность, так и жизненные порядки, философские истолкования общества, культура и экономика должны найти середину между сокращением и расширением. Двойное направление роста – вовне и вовнутрь – говорит о том, что и экономика должна расти вовне и вовнутрь и что способность к внутреннему углублению широко раздвигает границы роста» [31].
Очевидно, что искать середину между расширением и сокращением, между ростом вовне и вовнутрь – это бессмысленное дело. Но эта бессмысленность есть прием, посредством которого отрицается возможность прогресса и развития вообще. Они обессмысливаются. Ведь середина между расширением и сокращением чего-либо – это покоящееся состояние, оно остается таким, каким было.
Поверхностное понимание истории в понятиях «больше» – «меньше» давно преодолено в обществознании [32].
У нас функцию объяснить «посткоммунистическое» развитие России с позиций модернизма и постмодернизма взяли на себя несколько авторов (А. С. Ахиезер,
В. В. Козловский и др.), в том числе В. Г. Федотова из Института философии РАН. В своей книге «Модернизация “другой” Европы» она поставила целью дать «подробный анализ модернизационной (неомодернизационной) и постмодернизационной перспективы и представить контуры теории посткоммунистического развития» [33]. Книга начинается с модернистского дискурса о судьбах России в зеркале методологии. Им оказывается не зеркало П. Глобы, выводящего эти судьбы из расположения звезд (звездного контекста), а из двух посылок модернистски трактуемой социологии знания: из степени самоочевидности того или иного типа знания (обозначающего) и из социального контекста типа знания.
Самоочевидным, по ее мнению, для России типом знания является не социальнотеоритическое и не социально-технологическое, а мировоззренческое (идеологическое) знание. Это вроде бы самоочевидно, ибо первые студенты, посланные Борисом Годуновым за рубеж, проявили исключительный интерес к алхимии и к астрологии. Но это говорит, скажем мы, лишь о том, что в России не было алхимии и астрологии, и следовательно, не столь очевиден мировоззренческий тип знания применительно к России, если она не знала ни алхимии, ни астрологии, а на Западе они в то время процветали.
