Будущая война - [6]

Другим несомненным признаком германской психики является то значение, которое придается силе во всех без исключения проявлениях национальной жизни. Неудивительно поэтому, что книга Гитлера «Mein Kampf» («Моя борьба») стала для Германии настоящим евангелием. В этой книге сила выставляется как единственный источник права и как главный фактор в международных отношениях, который разрешит вопрос о коренном пересмотре Версальского договора.

Насилие, примененное в выгодных условиях с целью захвату отторгнутой территории, по всей вероятности, встретило бы в Германии почти единогласное одобрение народных масс. Это существующее уже давно единомыслие германского народа недооценивалось в достаточной степени на Западе, что облегчило в значительной мере игру, которую Германия вела в Женеве, борясь за пересмотр договора. Так было прежде всего в эпоху Локарно[10]. Точно так же стоял вопрос в то время, когда Макдональд был солидарен с Муссолини относительно общего пересмотра договоров под совместным руководством четырех великих держав.

Локарнские переговоры открыли широкий путь для германского нажима и положили начало политике односторонних уступок. С этого времени нет на международной арене ни одного политического или экономического договора, который не рассматривался бы в Германии исключительно под этим углом зрения.

Уступки, постепенно получаемые Германией в этом направлении, вызвали мощный рост пангерманизма. В настоящее время, по мнению официального органа «Фелькишер беобахтер», «…Германия является жизненным центром и страной, которая руководит Европой. Англия, Франция, Польша, Малая Антанта — это второстепенные страны». Так же, как и в 1914 г. или даже еще более открыто, в Германии постоянно провозглашается необходимость радикальных изменений карты Европы. Говорят при этом о необходимости заменить Версальский мир германским миром. Каким был бы этот мир, показывают, как говорит ген. Гарибальди, договоры, заключенные Германией в Бресте и Бухаресте:

«Захват Италии до Генуи; малая и слабая Бельгия, превращенная в германский путь к Северному морю; Голландия, Швейцария, Скандинавские государства, Польша — в полной зависимости от Берлина; Англия, лишенная колоний, и Франция без своих богатых горно-промышленных районов; Балканы и Турция, подчиненные Германии, чтобы можно было следить за их деятельностью в Азии»[11].

Программа, приведенная генералом Гарибальди, который считает германское поражение в октябре и ноябре 1918 г. «спасением всего континента», правильно отражает разрушительные намерения Третьей империи, хотя и не исчерпывает их целиком.

Самый факт наличия подобного рода планов у столь мощного государства, как Германия, должен неизбежно привести основы сожительства наций к одному знаменателю, которым является физическая сила.

***

В согласии с многочисленными декларациями руководителей Италии политика этого государства заключается в энергичном стремлении к пересмотру территориального размежевания, установленного Версальским договором. Эта политика основана на убеждении, что Версальский договор не признал той роли, которую итальянская нация играет, или чувствует себя призванной сыграть на земном шатре.

Не вдаваясь здесь в подробности политики территориальной экспансии, характерной для итальянского фашизма, мы ограничимся лишь тем, что приведем взгляды на вопрос войны и мира, официально изложенные Муссолини:

«Фашизм, — пишет итальянский диктатор, — поскольку дело принципиально касается будущего и развития человечества, если не принимать во внимание взглядов на текущую политику, не верит в возможность и полезность вечного мира. Он не признает пацифизма, который является бегством от борьбы и боязнью жертвы. Только война ведет к наибольшему напряжению человеческой энергии и придает благородные черты нациям, которые имеют мужество ее начать. Все другие испытания имеют второстепенный характер и никогда не оставляют человека с глазу на глаз с самим собой, создавая альтернативу жинки и смерти»[12].

Эти слова имеют тем большее значение, что о значении силы почти в таком же реалистическом духе, но проникнутом своеобразной расовой мистикой, говорит Гитлер:

«Никто не может сомневаться, — таков его тезис, — что с этого времени мир будет подвергаться самым жесточайшим боям, предпринятым в интересах сохранения цивилизации. В конечном итоге инстинкт самосохранения всегда побеждает. Под его влиянием то, что называется гуманностью, тает, как снег под мартовским солнцем. Впрочем, гуманность представляет собой смесь глупости, трусости и преувеличенных претензий. Человеческий род достиг своего величия в непрерывной борьбе; вечный мир привел бы его к гибели»[13].

Нельзя сомневаться в том, что, подобного рода заявления призывают к прямому применению силы…

Мы можем довольствоваться констатированием того факта, что при современном состоянии политических и экономических международных отношений, подобно тому как это имело место перед 1914 г., возможность возникновения вооруженного конфликта большего или меньшего значения продолжает существовать.

В то же время нельзя отрицать, что английская и французская нации в трудные моменты всегда подтверждали, что национальное единство не является для них пустым звуком. Их патриотический инстинкт основан на стойкости и положительных чертах характера. Этого, однако, недостаточно, чтобы избежать опасности новой войны. Политический дальтонизм государственных деятелей этих стран, ставивший до недавнего времени вопрос мира в двусмысленное положение, привел к тому, что у других народов разгорелись непримиримые стремления к реваншу. Это зашло так далеко, что в настоящее время общеевропейское соглашение не представляется возможным. Оно могло бы произойти лишь под влиянием опасности, ставящей общие интересы старого континента выше противоречий, которые его разделяют.