«Буду верен словам до конца» - [47]

Ах осень, что за моду ты взяла…

И даже я взгрустнул, твой почитатель, —

В одежде темно-серые тона

С волнистыми узорами из капель…

Из украшений – матовая мгла

С серебряной воздушной паутинкой.

Ах, осень, как же ты могла

Перевести все золото на дымку!

Ужель тебе стихов недостает,

Ужель и ты надеешься на славу?..

Уже ноябрь, а дождь все льет и льет,

Никак не стихнут осени забавы.

28 октября 1986 г.

Сказка

Все в сказках правда – вот в чем страх!

Я этому и сам бы не поверил,

Когда б однажды, заплутав в лесах,

Не вышел к избяной замшелой двери.

Двор как везде: изба и огород,

Сарай слегка припорошило гнилью.

Вот только нет собаки у ворот,

И на стене белеет крест могильный.

Дверь отворилась… Боже мой – Яга! —

Глаза горят, узлом платок запутан.

Гляжу – в углу два ветхих помела

И чуть в сторонке, словно бочка, ступа.

Куда ж идти? – ночь, дождик, глухомань.

«Найдите, – говорю, – мне место для ночлега.

Мне б только пол, какую-нибудь рвань

И крепкий чай без сахара и хлеба».

Вошли: горит лампадка, образа.

Баба-Яга на них перекрестилась.

Ну, думаю, настали времена:

И даже нечисть к вере обратилась.

Расположился я, вдохнул тепла.

Благодарю устало и сердечно,

А сам все жду – когда начнет она

Заталкивать меня лопатой в печку.

Она ж волшебный стол накрыла мне:

Варения, соления, закуски.

И, «Отче наш» прошамкав в тишине,

Достала что-то крепкое в нагрузку.

В честь женщин, помню, что-то я сказал.

Мы выпили, поели, помолчали.

Все спрашивала – вкусно? Я жевал,

А после в разговоре отдыхали.

Хозяйка уж не помнит, сколь ей лет,

И ремесло яговье позабыто.

Ей платит пенсию какой-то там совет,

И на людей она уж не сердита.

Я, осмелевши после этих слов,

Просил открыть секрет нечистой силы.

Она дала глотнуть из пузырьков,

И утром я очнулся на перинах.

Простились мы. Она дала совет.

И путь-дорогу к людям указала.

Стояла долго, глядя мне вослед,

И все платком цветастеньким махала.

Все в сказках правда – вот что страх!

Какой же страх? Все будто тихо, складно.

А поблуждайте вы в глухих лесах

И страшную найдете, может, правду.

«Я по парку шатался с утра»

Я по парку шатался с утра,

Подбирая стихи на дороге.

Их дождем намочило слегка

И примяли к земле чьи-то ноги.

Пена листьев сухие слова

В ритме шага мне хрипло шептала,

И, немного споткнувшись у пня,

Желтых брызг по траве набросала.

На прохладных осенних прудах

Мне сосна подсказала немножко:

На волнистых дубовых листах

Я развесила иглы-сережки.

Подсмотрел я у гладких осин

Мне знакомую робкую стройность.

И у выгнутых ветром вершин

Непокорно-смиренную стойкость.

На горящей у клена земле

Я глядел, как сжигаются чувства,

Как они ослепляют в беде,

Выплавляя всю ярость из грусти.

Подождав, когда на руки мне

Клен усталые листья уронит,

Погадал об осенней судьбе

По морщинам ладони кленовой.

И набрал из мечтаний и снов,

Что раскинула под ноги осень,

Вдохновенья для тихих стихов —

Желтых листьев кленовую проседь…

И лежат в темноте у окна

Те стихи, что нашел на дороге.

Их дождем намочило слегка

И примяли к земле чьи-то ноги.

Из цикла «Стихи на псалмы»

Псалом 38

Я сказал: буду я наблюдать за путями моими,

чтобы не согрешать мне языком моим;

буду обуздывать уста мои,

доколе нечестивый предо мною.

Я сказал: буду верен словам до конца —

Посмотрю за своим непутевым житьем.

И невольно прибавил: на все, что слегка, —

Отвечать стану я молчаливым кивком.

Я немым оказался на людной земле,

Бессловесно смотрел на распятье добра,

И раздумья одни воцарились в душе,

И безумная скорбь одолела меня.

Запылало отчаяньем сердце мое,

Загорелися мысли незримым огнем,

И тогда в поднебесье я поднял лицо,

Говорить начиная другим языком:

Покажи мне, Владыка, кончину мою,

Приоткрой и число уготованных дней,

Может, я устрашусь оттого, что живу,

И никто не осилит боязни моей.

Приоткрой – и потом от меня отойди,

Чтобы в скорби земной возмужала душа,

Чтобы я укрепился на крестном пути,

Прежде чем отойду и не будет меня.

Псалом 43

Боже, мы слышали ушами своими, отцы наши

рассказывали нам о деле, какое Ты соделал

во дни их, во дни древние…

Мы слышали сами от дедов своих,

А кто и писанье в наследство оставил,

О ратных делах, о молитвах святых,

Которыми Бог нашу землю прославил.

Какие свершил Он тогда чудеса,

Каких сыновей окрестил богатырских!

Чего только стоят послушника два,

Возросшие на сухарях монастырских.

Полки басурманские Бог истребил,

Вознес над дубравами наши знамена,

Хвалу каждый воин тогда возносил,

Целуя края почерневшей иконы.

Он видел, что землю не силой обрел,

Не крепкой дружиной, а Промыслом тайным,

Затем и с молитвой в сражение шел,

Храня под рубахою крест православный.

А разве, когда латиняне пришли,

И деды Псалтирь по земле уж читали,

К чудесной иконе не шли мужики

И там под хоругви с мечом не вставали?

Хотим или нет, но величит нас Бог…

И я не на меч уповаю в сраженье,

В речах не на мудрость, какую сберег,

А только на крестное наше знаменье.

Похвалимся Господом всякому дню,

Прославим Его и во всякие ночи,—

Он хлеб подавал нам без меры к столу

И даже порою с запивкою прочей.

Но ныне Ты нас посрамил до конца.

Зачем Ты не ходишь с оружием нашим? —

Позора и бед мы вкусили сполна,

Запив это все панибратскою чашей.

Ты сделал нас притчей во всех языках.

Позор наш во всякие дни предо мною.