Будьте красивыми - [35]

Галя громко шмыгнула носом, все туже скручивая комочек бумаги, волнуясь и краснея. И Стрельцову стало вдруг жаль ее. Он вспомнил о ее проступках, и, странно, теперь эти проступки показались ему не такими уж страшными. И он сказал:

— Ты, Галя, неплохая девушка, ты добровольно пришла на фронт, честно несешь службу на боевом посту. — Галя отвернулась, выхватила из-за обшлага гимнастерки носовой платочек. — Но для комсомольца этого мало, — продолжал Игорь. — Мало. Вспомни Зою Космодемьянскую — про нее не скажешь: вот в этом она была примером, а в этом нет, нарушала. Не скажешь этого о Зое! А она любила, наверное, и посмеяться, и пошутить, может быть, больше, чем ты, Галя. Она была настоящей комсомолкой, наша Зоя! И у нее был такой же билет, как у тебя, ты понимаешь меня, Галя?

Галя вздрогнула, быстро глянула на него, в глазах у нее мелькнули страх и решимость.

— Я знаю, Игорь. Я все знаю, — сказала она и торопливо расстегнула воротничок гимнастерки. Игорь на мгновение увидел у нее на груди какие-то розовые тесемки и такие же розовые косточки ключицы, опустил глаза, а когда поднял, Галя протягивала ему комсомольский билет, и а глазах у нее были страх и решимость, и воротничок гимнастерки оставался расстегнутым.

— Вот. Я не могу, Игорь. Если бы пытки, расстрел — выдержала, как Зоя. А так не могу, не умею, Я уж лучше откажусь. Вот мой билет. И ты меня не хвали. Пусть лучше я останусь не комсомолкой, потому что я много думала обо всем и каждый раз нарушала. Пусть. Вот мой билет…

— Галя, ты что, да я разве об этом, Галя! — испугался Игорь, не ожидая такого оборота. — Люди сейчас становятся комсомольцами, а ты… Это и хорошо, что думаешь, беспокоишься. Если думаешь, обязательно будешь хорошей комсомолкой. Все мы должны быть лучше, и ты, и я — все. Даже самый хороший хочет быть лучше — на то мы и комсомольцы, Галя…

Галя посмотрела на него прямо, как будто хотела еще и в глазах у него прочесть, правду ли он говорит — и вдруг тяжело опустилась на стул, обхватила голову руками, в которых сжимала билет, и заплакала, и Игорь понял, что это были слезы радости, какими человек плачет после минутной опасности, и что теперь Галя уж ни за что и никому не отдаст свой комсомольский билет.

— Я не знал, Галя. Думал о тебе плохо. Прости, Галя, прости, — сказал Игорь.

Она еще раз посмотрела на него, медленно положила билет обратно во внутренний карман гимнастерки, пришитый специально для ношения билета, застегнула воротничок и, подхватившись, выбежала из кросса.

«Убедил, нечего сказать! — подумал Игорь, глядя ей вслед. — Вот убедил!» — И он не знал, радоваться тому, что произошло, или нет. Посмотрел бы Лаврищев, как он проводит индивидуальную работу! И прощения зачем-то попросил… Пропесочил, называется!

И в этот момент к нему снова и с удвоенной силой вернулись тревоги за Варю. Он вспомнил о своем разговоре со Скуратовым, о намерении во что бы то ни стало уйти из этой роты, и решил: «Придет генерал, поговорю с ним».

Генерал пришел на узел часу в десятом. Как всегда, Дягилев отрапортовал ему, как всегда, генерал прошел по рядам, беседуя с девушками и поочередно кладя им руку на плечо. Раза два он громко расхохотался, а за ним заулыбались за своими аппаратами и девушки. «Вот и чудесно, — почему-то уже без воодушевления думал Стрельцов, встав за массивной стойкой, подпиравшей накат блиндажа. — У генерала хорошее настроение. Когда придет ко мне в кросс, все и скажу ему. Только не буду говорить ни про этот аппарат, ни про то, что он двоил, а просто попрошусь отправить на фронт, обратно в десант. Генерал поймет, он должен понять!»

Обойдя всех по кругу, Прохоров подсел к Гараниной. Как всегда, о чем-то спросил, громко расхохотался. В ответ ему улыбнулась, блеснула глазами и Гаранина. Она даже сняла руки с клавиатуры, нервно ломая пальцы, что-то сказала ему. Так было всегда. Но сегодня генерал говорил с Гараниной совсем недолго. Он вдруг вскричал на весь телеграф:

— Как? Что такое? Да может ли это быть! — Живо, не по-своему поднялся, решительно расправил под ремнем гимнастерку, окинул гневным оком помещение. — Где Скуратов? Где Скуратов, я спрашиваю!

Генерал любил театральность, это тоже была его слабость. И его театральные жесты каждый раз действовали неотразимо. Девушки, как по команде, вскочили за аппаратами, застыли в немых позах, Дягилев куда-то бросился со всех ног, видимо за Скуратовым, Игорь машинально отступил за столб, в тень. Только Гаранина спокойно продолжала работать.

Наконец Скуратова нашли, Игорь ушел к себе в кросс, и, к его изумлению, за ним же в помещение кросса сразу вошли генерал и Скуратов.

— Что случилось с Карамышевой, почему ей грозят трибуналом, почему я не знаю об этом? Объясните, инженер-майор! — строго спрашивал генерал, и продольные складки на его лице стали похожи на жгуты.

— Она допустила ошибку…

— Знаю, — перебил Прохоров. — За ошибки бьют. Дальше.

— Она перепутала разведдонесение.

— Перепутала.

— По ее вине были подняты в воздух самолеты.

— Подняты.

— Сорок пять бомбардировщиков сбросили груз на пустой аэродром.

— Сбросили.

— Командующий приказал расследовать…