Будьте как дети - [82]

Впрочем, Никодим мог и не знать, что тот же отец Филофей и Лука Вологодский десятками душ покупали инородцев у бравших их в полон сибирских казаков – а затем, обратив в христианство и закабалив, водворяли в монастырских вотчинах. Что многие миссионеры, пытаясь помешать самоедам вернуться обратно в язычество, забирали из семей детей, как правило мальчиков, и отдавали в специальный приют в Тобольске. Там с ними вроде бы обращались неплохо, держали в тепле, чистоте, учили читать, писать, тем не менее воспитанники, едва выйдя на волю, понимали, что зависли между одним миром и другим, своими ни там, ни тут им не стать. Дальше чуть не поголовно спивались, гибли.

Кроме того, если Перегудов перевел на энцский язык Бытие, Евангелие от Марка, много псалмов и молитв, то тезка евангельского Луки, миссионер Лука Вологодский – лишь Символ веры, заповеди и Евангелие от Матфея. Слушая мою страстную речь, Никодим мрачнел, мрачнел, и, к счастью, я наконец понял, что перегибаю палку. Решив смягчить разговор, не нашел ничего лучшего, как переключиться на обычную российскую тему – водку. Сказал, что до сих пор на Севере самой блаженной считается смерть от нее, проклятой, и тому, кому удается допиться до смерти, все завидуют. Что для крепости в водку часто добавляют табак, и вообще спирт изменил даже представление самоедов о загробной жизни: раньше, по их вере, умерший уходил в страну бед и лишений, а сейчас они вслед за юкагирами утверждают, что загробная жизнь хоть и похожа на здешнюю, но, наоборот, добрее, мягче. Покойный уходит к их верховному богу Нуму, раньше для смертных почти недоступному, и там вволю каждый день напивается.

Потом мы до вечера говорили об амоке и мэнэричении, целые эпидемии которых были в двадцатые годы описаны в Колымском крае, о так называемом уч-гурбуле – душевном состоянии шамана. О том, что, как правило, это люди от рождения крайне нервные, возбудимые и чуть ли не три четверти из них больны падучей, нередко в тяжелой форме. Галлюцинации, сомнамбулические состояния, приступы беспамятства и тут же беспричинные стенания, вопли – всё это тоже часто встречается, и дело не в природной конституции: перед камланием многие шаманы жуют сушеные мухоморы – сильные галлюциногены. Бывает, что грибы вдобавок запиваются той же водкой.

Большинство из тех, с кем я беседовал, считало шаманов людьми мрачными, одинокими, скрытными, но рассказывали мне и о других – похожих на наших юродивых, блаженных. Однако главным был не характер шаманов: остяков, как и древних греков, латинян, прочих язычников, особенно поражал их пророческий и поэтический дар, способность – подобно античным оракулам – к стихотворным импровизациям. Впрочем, я и здесь с готовностью отыграл назад: сказал, что, наверное, просто смотрю на самоедов и их веру с сочувствием, а так со стороны может показаться, что туземцы поклоняются пациентам психиатрических клиник. Во время камлания и у меня бывало ощущение, что нахожусь в буйном отделении сумасшедшего дома. Тем более что мухоморами и водкой шаманы доводят себя до настоящих припадков вполне сознательно. Тот второй разговор был кризисом: мы переболели, перевалили его и дальше говорили уже не особенно обинуясь, к тому же редко на чем-то плотно задерживались.

Беседы теперь выходили на редкость мирные. Иногда мы, конечно, спорили, в каких-то вопросах не сходились, но легко, пожалуй что с радостью, шли на уступки. За полтора года болезни батюшки мы обсудили не один десяток тем. Никодим, например, был убежден, что шаманизм – это не вера, пусть и языческая, а нечто вроде идущих по разряду медицины гипноза, психотерапии. Мы оба знали, что причиной болезни самоеды считают похищение одной из душ больного злыми демонами – на ее место в тело человека, как плод в беременную женщину, вселяются другие демоны, помельче, и стаей изнутри начинают грызть его тело, пить его кровь. Тут-то и зовут шамана. Да, шаман в Сибири – всё равно что у нас врач, и он не так уж часто обращается к добрым духам, силы его почти целиком уходят на борьбу с демонами, тем не менее я был убежден, что, если забыть о Верхнем светлом мире, в верованиях сибирских народов мы никогда не разберемся.

Я рассказывал ему, что, по мнению энцев, злые духи охотятся на человеческие души разными способами и очень похоже на то, как сам человек – на зверя и рыбу. Они ловят их сетями и удочками, бьют гарпуном, арканят удавками, а потом, сложив добычу в мешок, увозят ее домой, где отдают своим женщинам. Те, освежевав и разделав человеческие души на части, жарят их, а потом кормят мужа и детей. Говорил, что энцы думают, что, если шаману не удастся помочь человеку, болезнь, как порча, выйдет из него, только когда он уже умрет. Будто настоящий оборотень, она может превратиться в червяка или таракана, может стать кошкой, вороной, мышью, а бывает, что делается другим человеком – маленьким горбатым карликом.

Мы подробно разбирали весь ритуал обмена похищенной у человека души на душу жертвенного животного, и я даже помню, что сказал, что так же Авраам, по слову Господа, вместо Исаака принес в жертву запутавшегося в кустарнике молодого овна, но эта параллель Никодиму не понравилась. Говорили, что раньше шаманы вели со злыми духами отчаянную борьбу, силы были примерно равны, и война шла с переменным успехом. Теперь же, как и все вокруг, шаманы ослабели, измельчали, ныне главное их оружие – подкуп вместе с угождением и унижением. Те, что похитрее, нетрусливее, просто натравливают одних духов на других, а когда схватка закончится, с удовольствием добивают побежденного. Извиняясь за шаманов, я смущенно добавил, что, хоть цель и благая, ведут они себя, конечно, мерзко.