Будьте как дети - [80]

В другой раз Никодим завел речь о знакомом старовере из беспоповцев – в лагере под Абаканом, где в бараке оказалась чуть не дюжина его единоверцев – он учил, что свобода выбирать добро и зло – едва ли не главное, что даровано человеку. Мы созданы собеседниками Господа, теми, кто, когда придет время, по внутренней необходимости, а не как солдат – по приказу, выберет добро и откажется от зла. Чудо же гибельно, говорил беспоповец, хотя Господь из жалости, из сострадания к человеку иногда и снисходит до него. Оно не просто нарушает законы сотворенного Богом мира, еще страшнее, что у людей опускаются руки и сами они со злом смиряются – одна надежда на новые и новые подачки.

В Снегирях нередко поминался отец Паисий Величковский. Мне кажется, что многое из им написанного отцу Никодиму было близко. В частности, мнение отца Паисия, что всё зло нашего мира – в наших душах, там же идет и борьба с ним. Когда монах в темноте кельи лишь с именем Господа на устах сражается с искушениями, это не только его искушения, его соблазны, но и всего мира. Войны, богоборчество – тоже в наших душах, а мирские восстания, ненависть, убийства – вторичны и несамостоятельны. Они отголосок, эхо. И на том, что было ближе, однажды пояснил: «Революция – конвульсии, эпилептический припадок. Борьба со злом в душе и теле человека дошла до предела, до крайней степени напряжения, и кто победит – неизвестно».

Никодим любил говорить, что молитва – пуповина, которая соединяет нас с Господом. Пока мы молимся, она жива, Господь через нее питает нас своей милостью и благодатью. Что на исповеди вместе со злом и грехами мы возвращаем Господу прожитое, возвращаем в надежде, что он простит, обелит, но и для того, чтобы ничего не пропало. Говорил, что мы не созданы по образу Божию, то есть внешнего сходства, которое разумеют иконописцы, между Им и нами нет. Но мы подобны Всевышнему. Подобны способностью творить, способностью различать добро и зло, понимать, как хорошо одно и мерзко другое. И еще: нам, единственным, дано видеть всю сложность, всю немыслимую красоту, совершенство мироздания.

На моей памяти, раза три заходя с одного бока и с другого, отец Никодим возвращался к тому, что Господь говорит с человеком так, чтобы сын Адама Его по возможности понял. И так, чтобы собственная греховность, которая открывается на исповеди, не уничтожила кающегося на корню. Потому не есть ли Священное Писание то облако, через которое Господь обращается к своему народу? На Синае, явись Он вне облака, человек тотчас бы погиб.

Кроме того, читая Библию, нельзя забывать, что человеку проще примириться со злом, когда оно приходит со стороны. Когда не мы его творим, а нас им наказывают. «Мои замечания, – продолжал Никодим, – особенно важны для тех глав, где зло приписывается самому Богу. Господь всеблаг, и зло, что есть в мире, творит только человек. Господь может лишь попустить ему. Потоп – зло, порожденное человеком, он же в нем и захлебнулся. Ковчег – добрые дела праведника, в грехе они не тонут, и Ной с семейством терпеливо ждал, когда Господь смилостивится, повелит злу вернуться обратно в преисподнюю. То же, что и с потопом, – с египетскими младенцами. Всевышний их не убивал. Защищая свой народ, Он поставил зеркало, и зло фараона, отразившись от меди, легло на Египет. Ожесточение сердца фараона, его запрет семени Иакова идти в пустыню – та неволя, в которой, мучая и преследуя, он держал сыновей Израиля.

Однажды, будто вторя Ленину, Никодим сказал, что революция, ее цель и смысл – возвращение в детство. Люди безмерно устают от сложности жизни, от тысяч и тысяч лазеек, закоулков, тупиков, в которых хоронится грех и откуда его ничем не выкорябаешь. Не сразу, но приходят к выводу, что единственное назначение сложности как раз в этом – укрывать, давать приют злу, и, пока ее не разрушишь, о спасении нечего думать.

Революция есть попытка вновь разделить добро и зло, сделать мир столь же простым, ясным, что до грехопадения. Отсюда чувство правоты, радость, восторг, ликование, которые, несмотря на все бедствия, она рождает в людях. Нечто подобное в те годы я уже слышал, удивляла лишь печаль, раскаяние в голосе нашего батюшки.

Я знал, что отец Никодим никогда революцию не поддерживал, но теперь его можно было понять так, что и враги революции были из того же детского лагеря. В семнадцатом году прежний мир разрушился, в одночасье сошел на нет. Выстоять у него не было ни единого шанса, потому что революция всем и каждому предложила всамделишный Господень рай. Тебе была обещана жизнь, лишенная порока, жизнь без искушений, без мук, без сомнений. Счастливое, радостное время – ведь если ты верил, был предан и исполнителен, ты знал, что, что бы ни делал, вины твоей ни в чем нет. Это и вправду был хороший, искренний мир, мир молодости и энтузиазма. Вера сберегла несметное количество сил, ты был буквально переполнен ими, оттого всё в тебе пело, и жить было легко.

Занимала Никодима и следующая мысль. При нем на пересылке инженер-капитан, в Первую мировую войну наводивший в Галиции понтонные переправы, объяснял сокамерникам, что каждый из нас – блудный сын, а вера – путь к Господу, дорога со всеми мыслимыми отступлениями и метаниями. Откровение даётся по мере того, как мы идём, только по мере и в меру пройденного мы понимаем слова Господа. Иначе – набор обычных заповедей и поучений. Иначе ничего не прочувствовано, ничего не болит, не мучает. Не было бы ни сомнений, ни измен, ни бегства: просто ты, как отличник, вызубрил урок и в классе отбарабанил.