Будни севастопольского подполья - [39]

— Нет, первый раз его вижу.

— А ты его знаешь? — спросил переводчик арестованного.

— Я же тебе говорил, я не здешний, — с издевкой в голосе ответил Максим.

Краска залила лицо и шею эсэсовца.

— Ты скажешь наконец свою фамилию и где взял листовки?

— Я безродный, фамилии у меня нет, — с вызовом бросил Максим и усмехнулся. — А листовки на улице нашел! Не ты же мне их сунул.

Ударом снизу в челюсть эсэсовец свалил Максима на пол. Вегнер отдал Косте домовую книгу и сказал, словно они были вдвоем и ничего особенного в камере не произошло:

— Комм нах хауз. Комм.

Выйдя на улицу, Костя почувствовал, что весь дрожит и едва стоит на ногах. Хотелось стремглав бежать от этого проклятого места. Но он сдержал себя. Вынув из кармана пачку сигарет, закурил и не спеша пошел к Историческому бульвару.

Диверсия

I

Мила Осипова, тоненькая, невысокая девушка, работавшая табельщицей на станции, вышла из дому, как всегда, ровно без десяти восемь. Подходя к конторе, она увидела у дверей жандарма Курца с забинтованной рукой и двух эсэсовцев. Появление эсэсовцев в столь ранний час хорошего не предвещало. Почувствовав на себе ощупывающие взгляды, Мила поспешила скрыться за дверью.

Контора еще пустовала. Форточки — настежь. В комнате сырость. Мила взглянула на табельную доску: все бирки висели уже на местах, кроме двух. Одна принадлежит заболевшему сцепщику, другая Кузьме. Что с Кузьмой? Почему он не повесил ее? И тут Мила вспомнила, что накануне он задержался в поездке, не зашел в контору, и она сама сняла его бирку. Но сегодня Кузьма должен был рано выехать с поездом в Мекензиевы горы. Неужели он позабыл про номер?

Найдя бирку, девушка повесила ее на место и закрыла табельную доску, так как часы показывали восемь. Она всегда так поступала с бирками подпольщиков — Кузьмы, Миши Шанько, Виктора Кочегарова и других, оберегая их от придирок коменданта станции Филле. С тех пор как у Филле похитили радиоприемник и пишущую машинку, он совсем озверел. По малейшему поводу придирался к рабочим, кричал, пускал в ход резиновую дубинку и кулаки.

Подойдя к своему столу, Мила обнаружила, что средний ящик открыт, и ахнула: бумаги разворочены, из папки личного состава исчез список машинистов. А где же чистые бланки со штампом станции и печатью военного коменданта? Те самые бланки, которые она вытащила из стола начальника узла Вайсмана и припрятала для Кузьмы? Мила торопливо начала выкладывать бумаги из ящика на стол. Уф-ф! Наконец-то нашлись! Она спрятала бланки на дно ящика под газету.

Эта тихая черноглазая девушка держалась скромно и всем, кто к ней обращался, охотно оказывала всякие мелкие услуги. Рабочие ее любили и называли «дочкой». Никому и в голову не приходило, что этой девушке обязаны жизнью не только Кузьма Анзин, но и многие другие солдаты и матросы, которые после побега из лагеря со справками, сделанными на станционных бланках, устраивались в разных местах на работу или вели нелегальное существование. Мог ли кто предположить, что через эти тонкие девичьи руки прошли сотни подпольных листовок, которые по ночам появлялись на заборах и стенах хатенок Сапунской улицы, что эта девушка с открытым ясным лицом была активным членом подпольной патриотической группы молодежи на станции? Лишь немногие товарищи по подполью знали, какой заряд неистощимой энергии таился в этом миловидном создании.

Едва Мила успела навести в столе порядок, как дверь распахнулась и в комнату вбежал майор Филле. Вслед за ним появились двое эсэсовцев, которые стояли с Курцем. Лицо коменданта было в багровых пятнах, тонкие губы подергивались. И как всегда, от него разило спиртом. Увидев в руках коменданта пропавший из стола список машинистов, Мила сообразила: ночью что-то случилось.

— Где Медников? — спросил Филле, подходя к ней.

— Не знаю, господин комендант, — ответила по-немецки Мила, вставая со стула, как того требовал Филле от всех подчиненных русских.

— Как не знаешь?! А это что? — Филле ткнул пальцем в бирку, висевшую на доске. — Это он повесил? Значит, был здесь?

Мила чуть побледнела и в этот момент увидела в дверях за спинами эсэсовцев Мишу Шанько. Тот приложил палец к губам и тут же исчез. О чем Миша хотел ее предупредить, она не поняла. Но его появление придало ей смелости.

— Нет, господин комендант. Медников при мне сюда не заходил, — девушка смотрела на Филле своими ясными глазами. — Он рано утром должен был вести поезд, и я, полагая, что он уехал, сама повесила его бирку.

— Сама повесила?! — Филле размахнулся и ударил девушку по щеке.

Мила, вскрикнув, закрыла руками лицо, а комендант с эсэсовцами прошел в соседнюю комнату и хлопнул дверью.

Чувствуя, что вот-вот хлынут слезы, Мила выскочила из конторы, добежала до развалин и упала на каменную глыбу.

Заплакала она не от боли — от ненависти, от бессильного гнева.

К Мише подошел списчик вагонов Виктор Кочегаров, широкоскулый сероглазый парень с роскошным русым чубом, упрямо выползавшим из-под кепки на лоб. На нем была незастегнутая светло-коричневая кожанка с большими карманами. Рядом с худым и подвижным Мишей Виктор выглядел спокойным, уравновешенным широкогрудым крепышом. Вместе с Милой он входил в Мишину тройку.