Будни милиции - [15]

Николаева хоронили на Южном кладбище. Похороны были назначены на двенадцать часов. Я не хотел, чтобы меня видели его родные, и, приехав на полчаса раньше, ждал процессию чуть в стороне, на соседней аллее. Первым подошел автобус с яркой белой горизонтальной полосой на борту. Из него вышли уже знакомые мне жена, дочка, родители. Мать Николаева бережно поддерживали под руки двое молодых людей.

В толпе я увидел Круглова и Ганичева, двух своих младших инспекторов, которым было поручено побывать на кладбище, присмотреться к людям, потолкаться в толпе, послушать разговоры. Сам я пошел в последних рядах провожающих. Двигалась процессия довольно быстро, но все-таки мы шли долго, потому что захоронение на этом старинном кладбище разрешалось только в его отдаленной части. Наконец пришли. Гроб открыли. Началась панихида.

О Николаеве говорили горячо и, как мне показалось, искренне. Упоминали о его доброте, отзывчивости, уме, но больше всего было сказано о нем как хорошем инженере, организаторе, общественнике, не жалевшем себя для работы.

Женщины плакали, мужчины угрюмо и мрачно перебрасывались короткими репликами. Убитая горем жена, укутанная в черный платок, стояла опустив голову. В стороне, отдельно от всех, прислонившись плечом к дереву, стояла женщина. Ей было лет тридцать пять. Смуглая брюнетка со светлыми голубыми глазами, высокая и стройная, одетая в модное кожаное пальто, она не могла не обратить на себя внимания. Я заметил ее еще раньше. Она приехала на такси чуть позже меня, но значительно раньше автобусов. Ее появление на кладбище я, естественно, не связал тогда с похоронами Николаева, да и потом, когда приехали родственники и сослуживцы Василия Семеновича, она ни к кому не подошла, ни с кем не поздоровалась. Очевидно, она и не была знакома ни с кем из них. Но теперь, во время панихиды, было видно, что она приехала ради него. Крупные слезы катились по ее щекам. Она не вытирала их и, казалось, забыла про платок, который держала в руках. Глазами я показал на нее Ганичеву.

Гроб на веревках опустили в могилу…

Люди медленно, переговариваясь, пошли к автобусам. Я старался не выпустить из виду женщину с платком в руках. Она немножко подождала, пока основная масса людей пройдет к автобусам, и только после этого ни на кого не глядя, направилась к выходу. Я еще раз обратил на нее внимание Ганичева. Младший инспектор двинулся за ней.

Близкие Николаева приглашали всех на поминки, некоторые отказывались, большинство согласилось. Убедившись, что второй мой сотрудник, младший инспектор Круглов сел в автобус вместе с согласившимися ехать на квартиру Николаева, я прошел к машине, где, прикрывшись газеткой, на заднем сиденье, дремал ко всему привычный и безучастный водитель нашего отдела.

Около четырех часом дня у меня и кабинете появился Круглов.

— Что так долго? — спросил я.

— Заскочил в пельменную. С утра маковой росинки во рту не было.

— Что, на поминках не кормили?

— Вам все шуточки, товарищ майор. Пока я ехал в автобусе, все думал, что начнут допытываться, кто я такой. Потом-то я увидел, что многие не знают друг друга. Но, вот что интересно — у каждого, буквально у каждого было свое мнение о смерти Николаева. Спорили все до хрипоты, до взаимных оскорблений. И это, заметьте, товарищ майор, до поминок.

— Интересные версии были?

— Да как вам сказать, большинство все-таки склоняются к хулиганам в микрорайоне. Мотивы убийства обсуждались самые обычные — попытка ограбления, пьяная потасовка. В общем-то, никто ничего толком не знает. Так, болтовня одна.

— Ну а что родные?

— Про них ничего не скажу. Ведь они ехали в другом автобусе. Я думаю, что в их присутствии особенна языки не распустили бы.

— А про них что-нибудь говорили?

— Только хорошее, особенно про жену, и очень жалеют и ее, и дочку.

Ганичев приехал под вечер. Я уже и сердился, и беспокоился.

— Позвонить, что ли, не мог? Слушаю тебя.

Ганичев молчал, вид у него был довольно жалкий. Он остановился в дверях и переминался с ноги на ногу.

— Упустил? — спросил я.

Младший инспектор сокрушенно кивнул головой и заговорил быстро-быстро, словно торопясь поскорее объяснить мне свою оплошность и тем самым снять груз со своей души.

— Она не пошла к центральным воротам кладбища. Ее ждало такси у бокового входа. Других машин рядом не было, даже частных. Я б уж с ними как-нибудь договорился. Честно говоря, я мог попроситься в ее такси вторым пассажиром. Хоть это и запрещено правилами, некоторые таксисты любят подсадки. Но я даже этого не мог сделать. Ведь я не знал, куда собирается она ехать, а таксисту должен был заранее сказать адрес. Короче говоря, я сумел только записать номер машины. Хорошо еще, что такси было оборудовано рацией, а то бы я с шофером смог встретиться не раньше окончания смены. Я поехал в ближайший парк, предъявил удостоверение. Диспетчер вызвал водителя. Он в это время вез пассажира в другой конец города. В конце концов мы, конечно, встретились с ним, и он мне все рассказал и по то, что пассажирка села в его такси на стоянке в центре, и про то, что денег, видно, у нее немало, если только у кладбища она держала его около часа, километров пятьдесят по городу проехала, и еще щедро дала на чай. «Всю дорогу, — сказал шофер с большим сочувствием к ней, — она проплакала. Я понимал, конечно, что кого-то она похоронила, но кого — постеснялся спросить. В конце пути рискнул ей сказать что-то вроде: „Вы красивая и молодая, у вас все еще впереди“. Но она никак не ответила, только взглянула на меня, да, по-моему, меня не увидела, как-то через меня посмотрела, как будто на моем месте и не было никого».