Будет скафандр — будут и путешествия - [35]

– И ты тоже, – добавил я слабо.

Толстяк укоризненно щелкнул языком.

– Сказал бы спасибо, что жизнь тебе спасли, – заявил он. – Хотя, конечно, и не по своему желанию. Кому нужна такая жалкая парочка. Но он велел.

– Заткнись, – сказал Тощий. – Привяжи ему голову.

– Да черт с ним, пусть ломает шею. Давай лучше о себе позаботимся. Он ждать не станет. – Но, тем не менее, Толстяк повиновался.

Тощий поглядел на часы.

– Четыре минуты.

Толстяк торопливо затянул ремень вокруг моего лба, затем они оба быстро проглотили по капсуле и сделали друг другу уколы. Я тщательно, как мог, следил за ними.

Ясно – я снова на борту корабля. То же свечение потолка, те же стены. Они поместили меня в свою каюту – по стенам располагались их койки, а меня привязали к мягкому диванчику посредине.

Они торопливо забрались на койки и начали влезать в коконообразные оболочки, похожие на спальные мешки.

– Эй вы! Что вы сделали с Крошкой?

– Слышал, а, Тим? Хороший вопрос, – фыркнул Толстяк.

– Заткнись.

– Ах ты… – я уж собрался подробно высказать все, что я думаю о Толстяке, но голова моя пошла кругом, а язык одеревенел. Я и слова не мог больше вымолвить. Внезапно навалилась страшная тяжесть, и диванчик подо мной превратился в кусок скалы.

Очень долго я был в каком-то тумане – и не спал, и не бодрствовал. Сначала я вообще ничего не чувствовал, кроме ужасной тяжести, а потом стало так невыносимо больно, что захотелось вопить.

Постепенно ушла и боль, и я вообще больше ничего не чувствовал, даже собственного тела. Потом начались кошмары – будто я превратился в персонаж дешевого комикса из тех, против которых принимают резолюции протеста на всех собраниях Ассоциации родителей и учителей, и «отрицательные» опережают меня на каждом шагу, как я ни старайся.

В моменты просветления я начинал понимать, что корабль несется куда-то с огромной скоростью и невероятными ускорениями. Тогда я торжественно приходил к заключению, что полпути уже позади и пытался вычислить, сколько будет помножить вечность на два. В ответе все время получалось восемьдесят пять центов плюс торговый налог; на кассовом счетчике вылетали слова «нет продажи», и я начинал все заново.

* * *

Толстяк развязывал ремень на моей голове. Ремень так впился в лоб, что отодрался с куском кожи.

– Вставай веселей, приятель. Не трать времени.

Сил у меня хватило лишь на стон. Тощий продолжал снимать с меня ремни. Ноги мои обмякли и их пронзила боль.

– Вставай, говорят тебе!

Я попытался встать, но ничего не вышло.

Тощий вцепился мне в ногу и принялся ее массировать.

Я завопил.

– А ну, дай-ка мне, – сказал Толстяк. – Я ведь бывший тренер.

Толстяк, действительно, кое-что умел. Я вскрикнул, когда его большие пальцы впились мне в ляжки, и он остановился.

– Что, слишком сильно?

Я даже не мог ответить. Он продолжал массаж и сказал почти дружеским тоном:

– Да, пять дней при восьми «g» – не увеселительная прогулка. Но ничего, оправишься. Тим, давай шприц.

Тощий всадил мне шприц в левое бедро. Укола я почти не почувствовал. Толстяк рывком заставил меня сесть и сунул в руку чашку. Я думал, что в ней вода, но там оказалось совсем другое; я задохнулся и все расплескал. Толстяк подумал, потом налил еще.

– Пей.

Я выпил.

– А теперь вставай. Каникулы окончились.

Пол подо мной заходил ходуном, и мне пришлось вцепиться в Толстяка, чтобы удержаться на ногах.

– Где мы? – спросил я хрипло.

Толстяк усмехнулся, как будто готовился угостить меня первосортной шуткой.

– На Плутоне, естественно. Чудесные места! Летний курорт, да и только.

– Заткнись. Заставь его идти.

– Шевелись, парень. Не заставляй его ждать.

Плутон! Нет, невозможно! Никто ведь не забирался еще так далеко! Да что там Плутон, никто еще и на спутники Юпитера летать не пытался. А Плутон настолько дальше их…

Нет, голова у меня совсем не работала. Только что пережитые события задали мне такую встряску, что я уже не мог верить даже очевидному.

Но Плутон!!!

Времени на изумление мне не дали, пришлось быстро облачаться в скафандр. Я так был рад снова увидеть Оскара, что забыл о всем остальном.

– Одевайся, живо, – рявкнул Толстяк.

– Хорошо, хорошо, – ответил я почти радостно и осекся. – Слушай, но ведь у меня весь воздух вышел.

– Разуй глаза, – последовал ответ.

Я присмотрелся и увидел в заплечном мешке заряженные баллоны. Смесь гелия с кислородом.

– Хотя, надо сказать, – продолжал Толстяк, – не прикажи он, я бы тебе дал понюхать кое-что другое. Ты ведь у нас увел два баллона, молоток, да еще моток веревки, который на Земле обошелся в четыре девяносто пять. Когда-нибудь, – заявил он без всякого оживления, – я тебе за это шкуру спущу.

– Заткнись, – сказал Тощий. – Пошли.

Я влез в Оскара, подключил индикатор цвета крови и застегнул перчатки. Потом натянул шлем и сразу почувствовал себя намного лучше лишь оттого, что был в скафандре.

– Порядок?

«Порядок», – согласился Оскар.

– Далеко мы забрались от дома.

«Но зато у нас есть воздух! Выше голову, дружище!»

Все функционировало нормально. Нож с пояса, разумеется, исчез, исчезли и молоток с веревкой. Но это мелочи, главное, что не нарушена герметичность.

Тощий шел впереди меня. Толстяк – сзади. В коридоре мы миновали Черволицего – того ли, другого ли, – но хоть меня и передернуло, вокруг меня был Оскар и мне казалось, что Черволицему меня не достать. Еще кто-то присоединился к нам во входном шлюзе, и я не сразу понял, что это Черволицый, одетый в скафандр. Он походил в нем на засохшее дерево с голыми ветвями и тяжелыми корнями; однако скафандр имел превосходный «шлем» – стекловидного материала гладкий купол. Похож на одностороннее стекло, потому что внутри под ним ничего не видно. В этом наряде Черволицый выглядел скорее смешно, чем страшно. Но я все равно старался держаться от него по возможности подальше.