Будда из Бенареса - [49]

Кажется, Видудабха начинал понимать. Перед ним был один из этих святых людей, садху, опасных всезнаек, которых почитают в народе, потому что у них хорошо подвешен язык и всегда наготове несколько фокусов. Когда-то, еще мальчиком, он видел знаменитого садху. Это был кривоногий человечек в повязке из слоновьей кожи, рыжий, с торчащими зубами. В месяц вайсакха он каждый день давал представление на рыночной площади Шравасти. Бросив в небо веревку, садху приказывал своему помощнику, миловидному мальчику в тюрбане, взбираться по ней. С ножом в руках колдун лез за ним и сбрасывал вниз тело, рассеченное на куски. Затем садху спускался на землю, собирал окровавленные куски плоти, и вот уже мальчик вскакивал, раскланивался, а потом обходил толпу с глиняной миской, собирая щедрый урожай подношений. Кто-то из старших объяснил тогда Видудабхе, что мальчик с начала представления лежит на земле, прикрытый платком, а люди видят то, что внушает им чародей. Другого садху Видудабха наблюдал однажды у Южных ворот. Это был долговязый старик, ехавший на осле, подобрав ноги, чтобы они не волочились по земле. Под ноги ослу с лаем кинулся пес; садху взмахнул рукой, и пес перевернулся в воздухе. Упав на спину, он заскулил и тут же бросился прочь, поджав хвост. Видудабха знал цену показному смирению честолюбцев-садху, но стоящий перед ним аскет — и это было странно — не строил из себя святошу.

— Люди, которым мы внушим нашу дхарму, станут послушными орудиями в наших руках, — продолжал отшельник. — Эта власть крепче любой другой, построенной на страхе, казнях и кшатрийских мечах. Мы объясним, во что верить и над чем смеяться, кого считать мудрым, а кого сумасшедшим, что любить и что ненавидеть… Даже кувшин наполняется от падения капель; еще несколько лет, и мы обратим в свою веру не только шудр, но крестьян и ремесленников, кшатриев, брахманов, женщин. Да, и женщин тоже, ибо от них зависят поступки мужчин! Для женщин мы создадим свои общины. Наконец мы убедим всех, что желать ничего не нужно, что любая страсть — губительна и мешает освобождению, что жизнь — лишь пузыри на поверхности Ганги. Тогда ты воцаришься легко.

— Почему я должен верить тебе?

— Как и ты, я заинтересован в победе. Ты хочешь кшатрийской власти, я же хочу другой власти — шраманской. Прежде чем напасть на деревню, враг старается погубить священное дерево, растущее у ворот. Полководцу нужны сильные духом люди, которые погубят священное дерево. Ты полководец, я же готов взяться за дерево раджи Бимбисары.

— Не высоко ли ты хочешь взлететь, отшельник?

— Пчела может родиться в дупле, но она любит мед, собираемый с лотоса. Я — отшельник, но в моих жилах течет кровь древнего раджи Махасамматы.

Видудабха задумался. В словах этого человека, без сомнения, было зерно истины, и это зерно было побольше горчичного. Раджа знал, что крысы погубили запасы рисовой муки в амбарах Кушинара — это произошло после того, как в земле маллов побывал садху по имени Вардамана. Воодушевленные его проповедью, служители перестали уничтожать грызунов. Другое примечательное событие случилось в Айодхье, втором по значению городе Кошалы. Там появился некий молодой садху по имени Пурана, известный тем, что разрешал убийство людей, но запрещал есть слоновье мясо. Пурана собрал толпу юношей-кшатриев на священной площадке, где лежали камни, считавшиеся сиденьями Пушана, Дакши и Сомы. Встав на камень Дакши, садху произнес речь о том, что в любом добродетельном поступке нет заслуги, а в самом серьезном преступлении нет вины. В ту ночь в Айодхье, не считая квартала танцовщиц, пострадали четыре лавки, в которых продавалось пальмовое вино.

— Ты очень неглуп, — заметил Видудабха.

— В ком Истина, тот излучает мудрость, — с достоинством сказал отшельник.

— И ты готов проповедовать в Магадхе?

— Мы уже проповедуем в Магадхе, и сам махаматра благоволит мне. Его сын носит за мной одежды и чашу. Неподалеку от Раджагрихи я основал общину — впрочем, не с таким размахом, как мне бы хотелось.

— А если ты погубишь священное дерево в моей стране?

— Ты прав, я могу это сделать. Жители Шравасти уже поют наши песни. Но если ты оставишь в покое Бенарес и Капилавасту, я уйду из Кошалы.

Видудабха усмехнулся.

— А если я прикажу схватить тебя? Если я прикажу перерезать аскетов, одетых в красное?

Шакьямуни поморщился.

— Тогда ты отправишься к Царю Смерти вслед за отцом. Ни чернь, ни рожденные дважды не потерпят правителя, который избивает святых людей, навлекая на страну гнев богов.

«Клянусь палицей Индры, он прав, — с какой-то глухой тоской подумал Видудабха. — Говорят, на юге есть садху, которые хватают слонов за уши и, играючи, прижимают животных к земле. Должно быть, это один из них. Он не просто смел и решителен, он чувствует свою силу и потому опасен, как отравленная стрела. Положишь такую стрелу в колчан, и стрела оставит там частицу своего яда».

По знаку раджи воины опустили луки.

— Чего ты добиваешься, шраман?

— Бенарес — мой родной город, и я не хочу, чтобы он пострадал. А чего я добиваюсь… Когда-то мне нравилось объезжать слонов, и я думал, что буду махаутом. Теперь я наставляю народ, и с успехом. Люди в долине очень легковерны. По дороге сюда, в Кошалу, они воздавали мне почести, словно богу, только потому, что я шел впереди поющей толпы, наряженной в красное. Когда мое учение победит в Арьяварте, я стану первым шраманом долины, Великим Шраманом, Маха Шраманом. Мои ученики воздвигнут храмы и монастыри. Мы создадим школы и будем воспитывать мальчиков в духе нашей учености. Это будет одно непрерывное завоевание! Колесо нашего учения покатится по всему миру, подминая царства одно за другим. И тот, кто покатится вместе с нашим колесом, не пожалеет об этом.