Будда из Бенареса - [26]

— Послушай, мой друг, — нахмурился он, выслушав возбужденную речь Девадатты. — Человек, видящий бессмертную стезю, не будет наказывать себе подобных. Только безумец решается перерезать чужой жизненный корень, словно это корешок тыквы! Поставь себя на место другого — все дрожат перед смертью, все боятся. Поэтому нельзя убивать и понуждать к убийству… А если кто-то, ища для себя счастья, налагает наказание на существа, желающие счастья, тот после смерти сам не получит счастья. Неужели ты до сих пор не понял этого?

— Но они убьют меня, Сиддхарта! — задыхаясь, воскликнул Девадатта. — Или ты собираешься драться голыми руками?

Сиддхарта пожал царственными плечами.

— Драться? — удивленно повторил он. — Почему ты решил, что я буду драться?

— А ты не будешь?

— Конечно же, нет! Только дикарь кидается на людей, подобно потревоженному удаву… Настоящий шраман сдерживает пробудившийся гнев, как сошедшую с пути колесницу; он остается невозмутимым среди поднимающих палку, он непоколебим, как утес.

Девадатта побледнел.

— Значит, ты отдашь меня этим колдунам-людоедам?

Сиддхарта посмотрел на него взглядом, полным сочувствия.

— Я не отдам тебя, Девадатта. Чего ради тогда я принял в тебе столько участия? Неужели ты думаешь, что тот, кто с помощью знания освободился от сомнений и достиг погружения в высшее благо, запятнает себя таким нелепым и низким поступком? Неужели ты думаешь, что на это способен человек, свободный от страстей, устранивший препятствия, разорвавший ремень, плеть и цепь с уздой, вдумчивый и серьезный, в ком уже почти угасла радость существования?

— О-о-о! — Девадатта без сил рухнул на землю. Когда-то давно он видел на рынке в Бенаресе безумца с колодкой на шее, не переставая выкрикивавшего: «Чар-мар! Шриум-риум… Чар-мар! Шриум-риум…» Сейчас подобное же безумие было к нему близко, как никогда. Внезапно Девадатта ощутил у себя на темени прохладную ладонь.

— Не тревожься, брат, — промолвил Сиддхарта. — Я скажу им проповедь.

Глава VI ПАТАЛИГАМА — РАДЖАГРИХА

1

Они шли на восток по берегу реки. Селения магадхов встречались все чаще и были все более многолюдными. Девадатта жадно смотрел по сторонам: эти места по берегу Ганги напоминали ему окрестности Бенареса. Сиддхарта и атхарван по имени Могталана, сухощавый человек в антилопьей шкуре на бедрах, шли впереди, беседуя о Срединном пути. У Моггаланы было гладкое безволосое лицо; быстрые нервные движения и маленькие подвижные глаза выдавали в нем человека деятельного и тщеславного.

— Я отверг золото и серебро, — втолковывал ему Сиддхарта. — Я отверг яхонты, камни, словно бы налитые алой кровью печени. Я отверг могучих слонов и быстроногих коней. Отверг, потому что освобождения добивается лишь тот, кто победил алчность, кто отказался от всех страстей и желаний. Желания губят человека, и он, подобно бамбуку, гибнет от своих же плодов…

— Ты сказал — от всех страстей и желаний? — переспросил Моггалана.

— Да, от всех.

— Но, клянусь богами на небе и на земле, ведь желания бывают разными?

— Желания — это только желания. Пока они управляют нами, наш ум на привязи и подобен теленку, сосущему молоко матери.

— И только желания губительны?

— Губительны желания, а также губительны ревность и лихорадка страсти, — терпеливо разъяснял Сиддхарта.

Братья Нагасамала и Мегия замыкали шествие. Вчера, когда Сиддхарта произнес проповедь, копья сами выпали из рук жрецов. Маги почтили отшельника заклинаниями, призывая на него счастье в четырех четвертях мира и под двадцатью семью лунными созвездиями, а трое из них попросились в ученики. Жрецы, идущие позади Девадатты, были увешаны амулетами из змеиных костей, сухо бренчавшими при ходьбе.

— Ревность изгоняют, опуская в воду раскаленный топор, — заметил Нагасамала.

— А лихорадку переводят на шудрянку, — откликнулся Мегия. Он был очень похож на брата, только коса у него была чуть покороче.

Позади осталось несколько больших селений, где в зарослях пальм и бамбука прятались хижины с соломенными крышами. Дальше начались площадки для сожжения трупов. Усопшие, лежа в ряд на бамбуковых носилках, дожидались своей очереди на сожжение, а пока священная Ганга в последний раз омывала их ноги. Брахман с несколькими подручными складывал на берегу костер, чтобы потом развеять пепел мертвецов по реке. Жрец и его слуги не казались печальными, напротив, они выглядели довольными и даже подтрунивали друг над другом.

Ниже по течению десятки людей совершали омовение в мутной, серо-зеленой воде Ганги. Паломники были в белых одеждах. Внезапно послышались крики и хохот: тощая корова, то ли оступившись, то ли решив напиться любой ценой, заскользила по крутому склону и съехала в воду. Девадатта заметил среди купающихся двух прокаженных — они старательно поливали водой разлагающиеся части тела. Рядом женщины наполняли сосуды, тут же голышом плескались дети, кто-то набирал в рот воду и, дурачась, пускал ее струей. А по реке плыл пепел трупов, сожженных выше по течению…

Девадатте вспомнились широкие разливы Ганги, когда в период дождей река превращалась в бурный поток, подмывая берега, затопляя и забивая илом дома на окраине Бенареса. К счастью, это не отражалось на процветании города: стоило воде спасть, и люди вновь наполняли святилища и подступы к священной реке.