Будда. История и легенды - [33]
В этот момент началась атака Мары, Властелина мира страстей. Прежде всего следует рассмотреть канонический пассаж, содержащий, возможно, первое указание на эту легенду. Это «Падхана-сутта» («Рассуждение о борьбе»)[140]. Согласно изложенному в ней преданию, Мара приходит к Готаме, когда тот на берегу Неранджары практикует аскезу, и искушает его оставить аскезу и посвятить себя добрым делам. Палийская версия представляет собой комбинацию по крайней мере двух стихотворений; но, несмотря на современное пристрастие к расчленению документов, в данном случае анализ, по-видимому, стоит доверить палийскому комментатору, который указывает и на самостоятельные части, и на добавления в тексте. Не может быть сомнений в том, что в основном он прав, поскольку первая часть, повествующая о событиях до Просветления, содержится в обеих санскритских версиях как отдельное стихотворение; правда, в них есть небольшие отличия от текста на пали, но упоминать о них нет необходимости. «Лалитавистара» предпосылает стихотворению слова: «О монахи, в то время как Бодхисатта практиковал аскезу шесть лет, за ним следовал злой Мара, ища и добиваясь входа и ни разу не преуспев в этом. И, не преуспев, он отошел, угрюмый и печальный». Палийская версия такова:
Ко мне, сосредоточенному на усилиях у реки Неранджары, старающемуся в созерцании добиться мирного спокойствия, пришел Намучи[141] и произнес сочувственную речь:
«Худой ты и изможденный, смерть близка к тебе. Смерть владеет тысячью частей тебя, и лишь одной частью – жизнь. Живи, добрый господин; жизнь лучше. Если ты будешь жить, ты будешь совершать добрые дела.
Если ты будешь жить благочестивой жизнью и будешь приносить огненную жертву, много добра накопится. Зачем тебе аскеза?
Тяжел путь аскезы, трудно его осуществлять и трудно достигнуть». Эти стихи проговорил Мара, стоя перед Буддой[142].
Тогда, обращаясь к Маре, так сказал Господин: «Друг нерадивых, злой, ради себя самого ты явился сюда. Нет такого достоинства, каким бы я не обладал. Тех, кому не хватает достоинств, пусть удостаивает Мара своим обращением.
Вера есть во мне, героизм и мудрость. Почему ты просишь у меня, настолько целеустремленного, о жизни?
Когда высыхает кровь, высыхают желчь и флегма. Когда плоть чахнет, еще спокойнее становится сознание. Тем тверже становятся моя внимательность, мудрость и сосредоточенность.
Когда я живу так, достигнув последнего ощущения, не к страстям обращено мое сознание. Созерцай же чистоту существа.
Страсти (кама) – это твоя первая армия, вторая же называется Недовольство (арати). Третья – Голод-и-Жажда. Четвертая называется Стремление (танха)[143]. Пятая – Лень-и-Праздность, шестая называется Трусость. Седьмая – Сомнение, восьмая – Лицемерие и Глупость.
Нажива, Известность, Почести и Слава, ложью достигнутые, Восхваление себя и Пренебрежение к другим.
Такова, Намучи, твоя армия, воинство тебя – Черного. Трус не победит ее, но тот, кто победит, обретет счастье.
Я несу траву мунджа[144]; позор жизни в этом мире! Лучше для меня погибнуть в битве, чем жить побежденным.
Некоторые отшельники и брахманы (не)[145] погружены в эту битву. Они не знают пути, по которому идут добродетельные.
Видя армию со всех сторон, я иду встретить Мару, который со своим слоном изготовился к битве. Он не уведет меня с поста.
Эту твою армию, которую не одолеет мир богов и людей, разобью я своей мудростью, как чашку из необожженной глины разбивают камнем.
Управляя своим стремлением и неослабной внимательностью, буду я скитаться от царства к царству, повсюду наставляя учеников.
Лишенные беззаботности, целеустремленные и осуществляющие мое учение – учение того, кто свободен от страсти, они пойдут туда, где не будут печалиться».
В «Лалитавистаре» на этом рассказ кончается: последние стихи опущены. За приведенной цитатой в ней следует прозаический пассаж: «При этих словах злой Мара опечалился, расстроился, огорчился и в тоске исчез оттуда». Остаток стихотворения в палийском тексте звучит следующим образом:
(Мара говорит): «Семь лет шел я за Господином след в след. Я не смог найти доступа к Всепросветленному, бодрствовавшему.
Точно так ворона шла за камнем, показавшимся ей ломтем сала, думая: конечно, здесь я найду мягкий кусочек, здесь, возможно, что-то вкусное. И, не найдя в камне вкуса, ворона улетела оттуда. Так, подобно вороне, клевавшей скалу, в неудовольствии оставляю я Готаму». Лютня Мары, побежденного горестью, выскользнула из-под его руки, и в унынии якша исчез оттуда.
Виндиш предположил, что в упоминании о семи годах кроется расхождение с традицией, согласно которой аскеза продолжалась только шесть лет[146]. Но палийская традиция не только в комментарии, но и в «Сутте о семи годах» (Сам., i, 122), где повторяются последние два стиха из приведенных выше, предполагает, что эти слова Мары относятся к более позднему искушению на седьмой год после Отречения – когда Будда стал, как Мара называет его, Всепросветленным. В сутте приведен лишь монолог Мары, и нет диалога Будды с Марой, как в первой части.
Вся история о столкновении с Марой представляет собой мифологическую фантазию, и на теориях о ее происхождении мы остановимся позже. Ее нет в Палийском каноне, но ряд выражений в некоторых из поздних его частей, например, армия Мары (Марасена), собрание Мары (Марапариса), победитель Мары (Марабхибху)
Мало кто из детей-героев в мировой истории сумел приобрести столь скверную репутацию, как Павлик Морозов. Между тем все материалы о жизни этого героя подлежат сомнению, включая официальное «Дело об убийстве братьев Морозовых», составленное ОГПУ. Не исключено, что не было даже знаменитого доноса на отца, причины же убийства Павлика и его брата Феди носили скорее бытовой, а не политический характер. Одна из основных задач этой книги — вписать фигуру Павлика Морозова в контекст исторического процесса, в частности в историю коллективизации уральской деревни начала 1930-х годов.
В книге американского историка Томаса Вудса развенчивается культивируемая на протяжении трех столетий (начиная с эпохи Просвещения) и вошедшая в учебники антихристианская и антиклерикальная мифология – тенденциозное изображение Церкви реакционной силой, сопротивляющейся развитию науки, культуры и цивилизации в стремлении удержать народы в первобытной темноте и невежестве. Опираясь на результаты, полученные историками на протяжении последних ста лет при изучении истории европейского Средневековья и раннего Нового времени, автор показывает, насколько велика была роль Церкви и христианской религии в создании многих важнейших аспектов современной цивилизации – науки, права, искусства и архитектуры, сельского хозяйства, благотворительности и т. д.
«Арутюн Халибян» открывает новую книжную серию «Жизнь замечательных нахичеванцев». Этот труд — не просто биография одного из жителей «города, которого нет» (так назвал однажды Георгий Багдыков Нахичевань-на-Дону), Цель настоящей работы — показать, как сохранившийся до наших дней уникальный портрет А. П. Халибяна кисти гения живописи мариниста И. К. Айвазовского дает возможность оценить облик человека, жившего в первой половине XIX века и руководившего армянским самостоятельным городом Нор-Нахичеван.
«Ложь — основа государственной политики России». Именно политики (и не только в России) пишут историю. А так называемым учёным, подвизающимся на этой ниве, дозволяется лишь охранять неизвестно чьи не сгнившие кости в специально отведённых местах, не пуская туда никого, прежде всего дотошных дилетантов, которые не подвержены колебаниям вместе с курсом правящей партии, а желают знать истину. Фальшивая история нужна политикам. В ней они черпают оптимизм для следующей порции лжи. Но почему ложь им ценнее? Да потому, что именно она позволяет им достичь сиюминутной цели — удержаться лишний месяц — год — срок у власти.
Конго — сверхприбыльное предприятие западного капитала. Для туземцев оно обернулось адом — беспощадной эксплуатацией, вымиранием, бойнями.
В ночь с 25 на 26 октября (с 7 на 8 ноября) 1912 г. русский морской министр И. К. Григорович срочно телеграфировал Николаю II: «Всеподданнейше испрашиваю соизволения вашего императорского величества разрешить командующему морскими силами Черного моря иметь непосредственное сношение с нашим послом в Турции для высылки неограниченного числа боевых судов или даже всей эскадры…» Утром 26 октября (8 ноября) Николай II ответил: «С самого начала следовало применить испрашиваемую меру, на которую согласен».