Будапештская весна - [176]

Я видел, как она развернула мое послание и, никак не отреагировав, положила его в карман, а затем куда-то вышла.

Спустя полчаса она подошла ко мне:

— Скажите, что означает ваша записка?

— Ничего, самая обычная шутка, — тихо ответил я, чтобы нас не услышал профессор.

— Что еще за шутка? — удивилась женщина.

Я понял, что мое остроумие не оценено по достоинству, и потому сухо сказал:

— Я сделал это от всего сердца, но если — нет, то — нет.

— Ах так, — задумчиво произнесла моя собеседница и, взглянув на меня, добавила: — Хорошо, подождите меня после заседания в вестибюле.

Это была Герта. И вдруг все в том скучном зале показалось мне совсем другим, уже не таким скучным, даже сам академик Мерени. Стоило мне хоть на миг снова увидеть ее, как по всему телу пробегал ток. Я с нетерпением дожидался конца заседания.

Я сразу же заметил Герту в толпе. Она была в коротком кожаном пальто спортивного покроя. Герта спросила меня, куда мы пойдем. Я ответил, что целиком полагаюсь на нее и надеюсь, что она найдет поблизости какое-нибудь уютное местечко.

Герта подозвала шофера одной из служебных машин и сказала, куда ему ехать. Мы очутились в маленьком, но очень уютном ресторанчике. За роялем сидел седоволосый мужчина и пел старые берлинские песенки. Пел он на берлинском диалекте, видимо, о чем-то очень смешном, так как все весело смеялись, но я содержания песни не уловил.

Герта рассказала мне, что старик за свои песни сидел при нацистах в концлагере, где заболел туберкулезом. Врачи ему запретили играть и петь, тем более по ночам, но он не может без этого жить.

Нам подали гуляш, который ничего общего не имел с нашим венгерским гуляшом, зато пиво было превосходное. Герта посоветовала мне влить в кружку пива маленькую рюмочку водки. Мы говорили о Томасе Манне. О нем тогда все говорили. Он был приглашен на конгресс в качестве почетного председателя, но из-за болезни не смог присутствовать на нем и прислал делегатам пространное письмо.

Затем Герта рассказала, что в детстве ей удалось побывать в Египте, где ее отец находился в археологической экспедиции. Там она услышала легенду о Иосифе Прекрасном, которая ей очень понравилась. Частично она тогда проделала путь, по которому, по преданию, прошел и молодой Иосиф, когда попал в рабство. И сейчас большую часть страны занимают пустыни, и вся жизнь в основном сосредоточена в долине Нила. Слушать Герту было интересно. Свои собственные впечатления она искусно переплетала с вычитанным из книг. Так, когда она увидела пирамиды собственными глазами, то под впечатлением прочитанного о странствиях Иосифа ей показалось, будто сфинкс заманивал ее и даже что-то шепнул.

Затем зашел разговор о жизни.

Выяснилось, что Герта разведена, а ее бывший супруг, уж не помню точно, то ли женился вновь, то ли сбежал на Запад. Я дипломатично полюбопытствовал, чем они занимались с мужем в годы гитлеровского режима. Этот вопрос нисколько не обидел Герту, так как до меня ей его задавали и другие иностранцы. Она объяснила, что муж ее медик, что они находились в тылу, а сама она не была ни нацисткой, ни патриоткой, а просто работала в музыкальном издательстве в Лейпциге.

Мы выпили еще пива с водкой и разговорились об искусстве. Герта призналась, что обожает церковную музыку и в детстве сама пела в церковном хоре произведения Баха, Генделя, Моцарта, Верди и Брамса. Теперь она член партии и разделяет идеи материализма, однако, не в пример некоторым своим коллегам-догматикам, не видит ничего плохого в церковной музыке, поскольку композиторы прошлого могли выразить чаяния народа только в такой музыкальной форме…

Затем мы пешком пошли по ночному городу в сторону отеля. Взяв ее под руку, я спросил, есть ли у нее любовник. Она ответила уклончиво: мол, и да, и нет. Один из них — ее начальник. Он занимает довольно высокий пост, намного старше ее, женат, но жена его парализована и разъезжает в кресле-коляске. Это, разумеется, не любовь, а просто дружеская привязанность, необходимая для того, чтобы не оказаться в полном одиночестве.

Между тем мы подошли к отелю. Герта со свойственной ей непосредственностью зашла ко мне в номер и осталась у меня. Утром ей пришлось очень рано встать, вызвать такси, заехать домой переодеться и забрать какие-то материалы, необходимые для утреннего заседания.

В тот день я чувствовал себя сонным, но мне уже было интересно присутствовать в зале, и я ни за какие деньги не покинул бы его. Герта была в черной юбке и желтом свитере с глухим воротом. Она успела даже забежать в парикмахерскую и выглядела свежей, красивой и элегантной. Она сновала взад и вперед по залу, переводила, что-то записывала и, казалось, совсем забыла о моем существовании. Меня это огорчало.

Когда она подошла к профессору Мерени и подала ему какую-то бумагу, то, наклонившись к Мерени, незаметно пощекотала мне шею.

Вечером мы договорились с Гертой, что ей лучше всего перебраться ко мне в номер, чтобы каждое утро не спешить сломя голову домой переодеваться, тем более что комната супругов Мерени находилась в другом крыле, и нам не трудно было сохранить все в тайне.