Будапештская весна - [177]

Я проводил Герту на машине до ее квартиры. Она на скорую руку побросала в чемодан кое-какие вещички, и через четверть часа мы уехали в отель. Герта сказала тогда, что не любит своей квартиры. Она обладала удивительными организаторскими способностями, и я с наивной радостью пользовался своим привилегированным положением: мог легко достать билеты в театр или куда-нибудь еще, и все это буквально за несколько минут.

Нам все время хотелось быть вместе, и мы, позабыв об осторожности, были вместе. Герта всегда находила какой-нибудь повод, чтобы зайти в нашу ложу. Дело дошло до того, что и в ресторане мы стали сидеть за одним столом. Все это, разумеется, не ускользнуло от внимания супругов Мерени. Каждая минута, проведенная врозь, причиняла мне и Герте боль. Мы ревновали друг друга ко всем и всему, а я ревновал ее даже к работе: мне хотелось, чтобы она занималась только мною.

К моему удивлению, Герта тоже стала обращать внимание на многие мелочи. Так, когда во время одного из перерывов мексиканская актриса попросила меня принести ей из гардероба шубу, Герта, позеленев от злости, набросилась на меня:

— Сделай так, чтобы я тебя не видела! Уезжай отсюда куда хочешь! В Будапешт, в Мексику или Гонолулу!..

Почти все ночи напролет мы просиживали с Гертой в барах, ресторанах или у меня в номере. Пили вино и говорили обо всем на свете. Она рассказала мне о своих любовниках. Один из них погиб на фронте на Балканах. Это была ее первая и самая сильная любовь. С ним она ходила в одну школу в Лейпциге. Замуж за него не вышла, но, узнав о его гибели, хотела наложить на себя руки и порезала себе вены, но чудом осталась в живых. Была она также знакома с одним французским офицером из оккупационных войск. Из-за него у Герты были даже неприятности, но вскоре офицера откомандировали. Потом довольно долго у нее никого не было…

Слушая душевные излияния Герты, я невольно подумал: «Оставлю ли я след в ее душе? Будет ли она вот так вспоминать и меня?..»

Герта поинтересовалась моей личной жизнью, и я был вынужден рассказать ей о себе. Затем мы посплетничали о супругах Мерени, о других делегатах конгресса, о наших общих знакомых.

Герта призналась, что у нее есть злейшая противница, которая плетет против нее всяческие интриги, сплетничает о наших отношениях и якобы даже заявила о любовной связи Герты с делегатом конгресса, а это запрещалось. Звали эту змею Шатци, и она якобы заявила Герте, что после окончания конгресса ее выгонят с работы.

— Тогда давай немедленно прекратим нашу связь! — воскликнул я. — Я не хочу причинять тебе неприятности!

— Теперь уже все равно, — успокоила она меня. — Я все равно не смогу без тебя, зная, что ты рядом. К тому же я привыкла отвечать за свои поступки… Или, может, ты хочешь завести себе другую подружку? Уж не ту ли мексиканку?..

В предпоследний день работы конгресса Герта познакомила меня со своим последним любовником. Это был пожилой обрюзгший мужчина. Он говорил тихо и много, стараясь произвести впечатление на своего собеседника.

Когда мы остались с Гертой вдвоем, я спросил ее:

— И этот сдобный дядюшка твой любовник?

— Перестань, я уже порвала с ним и все ему рассказала. — Увидев мое изумление, она затрясла головой: — Ты только не подумай, что это жертва, которую я принесла ради тебя!

В тот вечер она повела меня на концерт камерной музыки, где исполнялись произведения Россини, которые я ни до того, ни после никогда уже не слышал.

С академиком Мерени я, можно сказать, прекратил всякие отношения. Он молча сидел рядом со мной в президиуме, и на его лице было написано сложившееся обо мне мнение. Лишь изредка он обращался ко мне с какой-нибудь репликой, а если я сам его о чем-нибудь спрашивал, он, как правило, отвечал мне односложно. Я уже представлял, что скажет он обо мне по возвращении в Венгрию. С фрау Аделе я вообще не виделся, лишь однажды случайно наткнулся на нее в холле отеля. Она сидела в кресле и ехидно улыбалась. Я спросил, не помешаю ли я, если присяду рядом. Она ответила, что не помешаю, и начала жаловаться: у нее, мол, сегодня очень неудачный день, так как она искала своих старых друзей, но никого из них не смогла найти. Все они куда-то исчезли: одни умерли в концлагере, другие — в тюрьме, третьи эмигрировали, а ей так хотелось увидеться и поговорить с ними, вспомнить молодость.

— Но ведь на вокзале вас встречало немало знакомых! — возразил я.

— Это те, что остались, а другие…

— А в театрах разве у вас нет друзей? Ну, например, в «Берлинском ансамбле»?

— Знаете, мы не очень понимаем Брехта… А о Софокле, Шекспире, Гёте и Шиллере были такие горячие споры, что дело доходило чуть ли не до драки… Боже мой!..

Свою театральную карьеру Аделе испортила ранним браком. Она поехала за мужем в эмиграцию, где он, собственно говоря, все пришлось начинать сначала. Когда же они вернулись в Будапешт, прошло много лет, силы были уже далеко не те, да и венгерский язык она несколько подзабыла…

Однако поговорить больше с Аделе мне не удалось, так как неожиданно в холле появился Мерени и набросился на жену со словами:

— Ты чего здесь сидишь?! Пошли, нужно скорее напечатать мое выступление!