Будь моей - [45]

— Я записался в армию, миссис Сеймор, — сказал он. — В морской флот. Отказался от отсрочки. В августе отбываю в учебный лагерь.

Я посмотрела на него.

Солнечные лучи, проникающие через оконное стекло, образовали светлое пятно на стене у него за спиной, упав на репродукцию «Розы» Дали — сюрреалистический красный цветок на фоне голубого неба над безбрежной пустыней производил на меня невероятно глубокое впечатление. Я купила эту репродукцию много лет назад, когда еще не оставила попытки развести у себя в саду розы, еще до того, пока в одно замечательное лето какие-то черные букашки не съели все цветы, превратив прекрасные бутоны в бархатистые ошметки и лишив всякой привлекательности кусты стоимостью в сотни долларов.

Как только на сад обрушилось это бедствие, я отправилась в библиотеку, но ничего не нашла о черных букашках, вредящих розовым кустам, так что пришлось звонить миссис Хенслин, в саду у которой розы буйно цвели каждое лето, хотя я ни разу не видела, чтобы она над ними трудилась.

Как-то утром она пришла ко мне — в переднике и толстых рейтузах, в нерешительности постояла над моими розами, наклонилась и изучила листья.

— Если хотите выращивать розы, — сказала она, — нужен яд.

И даже головой тряхнула, так ее удивило мое невежество. Потом добавила, что пришлет внука с распылителем — он обработает кусты.

— Э-э… — протянула я. — Видите ли… Честно говоря, я побаиваюсь использовать яды.

Миссис Хенслин засмеялась. В ярких лучах летнего солнца я заметила на ее щеках голубые прожилки, похожие на ручейки, — так выглядит дельта реки, нанесенная на карту или увиденная с высоты птичьего полета. Сквозь толстый слой розовой губной помады я разглядела у нее на нижней губе коричневое пятно. Родинка или шрам? А может, злокачественная опухоль?

— Ну-ну. — Она снова тряхнула головой: — Без опрыскивания у вас ничего не вырастет.

Потом я часто задавалась вопросом, чем же они сами поливают свои посевы, в том числе бобов и кукурузы. Может, именно этим и объясняется тот сладковатый химический запах, который иногда доносится до моей спальни, когда ветер дует с востока, от их участка?

Розы в конце концов погибли.

Полагаю, это произошло с моего согласия.

На их месте я посадила обычные однолетники — по большей части бархатцы, которые, как раковые клетки, распространились по всей клумбе. Изредка на редких выживших ветках розовых кустов необъяснимым образом набухали почки, которые быстро опадали в заросли бархатцев, даже не распустившись.

— Как же так, Гарретт?! — воскликнула я.

Его голубые глаза в весеннем утреннем свете казались почти бесцветными. Он широко улыбнулся, и кожа плотно обтянула скулы, обозначив красивый овал лица и головы — совершенство линий, унаследованное от отца.

— Но почему, Гарретт? — настаивала я.

Гарретт опустил взгляд на колени, на джинсы, где ткань вытерлась от долгой носки.

— Ну… — начал он. — Инструктор по подбору кадров говорит, что это хороший способ окончить институт по специальности «Автодело» без посещения лишних семинаров, например по английскому языку — вы только не обижайтесь. Этот семестр я доучусь. И «мустанг» соберу. Успею сдать дом, разберу барахло. Мы еще с Чадом потусуемся летом. Он же приедет на каникулы.

Чад…

Чад?

Неужели у Гарретта нет других приятелей? — Ведь Чад не проявлял к нему никакого интереса. Вряд ли его воодушевит мысль провести все лето, без дела слоняясь с Гарреттом.

— Кстати, от Чада что-нибудь слышно? — спросила я, на краткий миг вообразив — глупость, конечно, — что это Чад подговорил Гарретта поступить в морской флот.

— Нет, — ответил Гарретт.

— Гарретт, — продолжила я. — Я за тебя рада. Но и обеспокоена. Идет война, Гарретт. Ты…

Не далее как прошлым вечером я видела в газете фотографию военного моряка из соседнего города. Он погиб при взрыве автомобиля, начиненного взрывчаткой. Его лицо на газетном снимке выражало непреклонность — прямой взгляд, нацеленный на зрителя, как дуло автомата, прошивал насквозь. Разумеется, он ничем не напоминал сидящего напротив меня в лучах ослепительного весеннего солнца Гарретта, переполненного мальчишескими надеждами на будущее. Но разве мать погибшего, прощаясь с ним, видела на лице сына отпечаток смерти.

— Я знаю, миссис Сеймор. Все знаю. Потому и хочу отправиться туда. Я нужен своей стране. Я в долгу перед ней.

Я слушала, а Гарретт продолжал распространяться на тему нужд страны и собственной роли в глобальной системе стремлений и угроз, лежащих в основе нашего мира, убежденный, что обязан внести свой скромный вклад в историю.

— Да и мир посмотреть хочется, — заключил он. — Я даже за пределами штата ни разу не был, кроме Флориды.

Гарретт говорил и говорил, красочно расписывая новый для себя мир, в который так рвался, а я, как ни старалась, не могла представить себе в этом мире людей — ни живых, ни мертвых. В голову упрямо лезли совсем другие картины. Вот игрушечный грузовик на всем ходу врезается в ножки кофейного столика у меня в гостиной. А вот и маленький Гарретт, издающий самозабвенный рев, в его воображении ничем не отличающийся от рева настоящего грузовика. Он все рассуждал, а мир в кабинете все съеживался и съеживался, пока не уменьшился настолько, что я могла бы убрать его в сумочку или засунуть в карман, а может, проглотить, как таблетку, запив традиционным утренним стаканом апельсинового сока. Перед моим внутренним взором встали микроскопические самолетики, взлетающие и приземляющиеся в песочницу. Танки «Лего», разобранные на детали на кухонном столе. Снежки. Комья земли. Мальчишеские ссоры. Я дождалась паузы, когда он умолк, набирая воздуха в легкие, и спросила: