Будь моей - [42]

— Лучше мне уйти, — ответил он. — Надо переодеться. Дома. А то приду на работу, пропахший твоей киской.

У меня вновь перехватило дыхание — так оскорбительно это прозвучало. Я не слышала подобных слов в своей адрес со школы.

— О-о-о! — не сдержалась я.

— Но теперь я уже не так уверен, — продолжил он с улыбкой, отражение которой я поймала в освещенном луной окне. — Идея вернуться в уютную постельку и обнять тебя представляется мне чертовски привлекательной.

Я потянулась к нему, а он опустился на колени и заполз под одеяло. В следующий раз мы проснулись уже утром, разбуженные громким бибиканьем мусоросборочной машины, которая задним ходом отъезжала прямо под окном.

Вечером, возвращаясь домой, я думала о Бреме, но эти мысли перебивали другие, виноватые, связанные с отцом. Воображение рисовало мне, как он сидит у себя в комнате на стуле, а на подоконнике в пластиковом стаканчике торчит огромная роза, которая все клонится и клонится к краю стакана, пока не падает на пол.

И никого рядом, кто подобрал бы ее. Только лужа воды и лепестки, разлетевшиеся по линолеуму возле отцовских ног, только его намокшие тапочки и замерзшие ноги. Кто знает, как долго провалялся бы на полу мокрый мусор, пока его нашла бы сиделка, явившись с уборкой?

Поеду к нему как можно скорее, решила я. Надо это организовать.

Хорошо бы, «Золофт» помог.

Название мне понравилось. «Золофт». От него веяло радостью. Вот бы превратить эту радость в воздушный корабль, чтобы отец сел на него и унесся прочь от отчаяния старости и физической немощи… Вот только куда?

Он был хорошим человеком, хотя, на мой взгляд, немножко мрачноватым. Друзья часто говорили мне: «У тебя отец такой веселый», судя по коротким случайным встречам на подъездной дорожке или минутному обмену репликами на кухне, если заходили за мной в выходные. На самом деле отец был кем угодно, только не весельчаком. Я до сих пор отлично помню, как в дни, когда ему не нужно было идти на работу, он сидел по утрам за кухонным столом — на краю пепельницы дымится сигарета, пальцы монотонно барабанят по поверхности стола, а взгляд уставлен в точку на бежевых обоях. Если я забывала кашлянуть, входя в комнату, он вздрагивал и начинал ртом ловить воздух. «Черт, Шерри, — ругался он. — Что за манера подкрадываться из-за спины?»

Вот о чем я думала, когда увидела ее. Не знаю, специально я ее искала или нет, но вдруг она явилась передо мной, загородив весь обзор из лобового окна, заняв центральное место. Мертвая олениха. Казалось, она упала с небес и мягко приземлилась на землю. Но падение все же убило ее.

Вокруг нее проросла трава. Еще не изумрудная, но уже того оттенка зеленого, какой в будущем обещает перейти в насыщенный цвет. Олений мех посветлел. Теперь она немного смахивала на белого оленя — в сказках такие обычно появляются из волшебного леса, чтобы потыкаться носом в руку девственницы.

Но в остальном никаких изменений не произошло. Мертвое тело не сдвинулось ни на дюйм.

Должна же быть какая-то служба, которая выезжает на место происшествия и вывозит сбитых животных, подумала я. В обратном случае, какие еще перемены предстоит мне наблюдать нынешней весной, ежедневно проезжая по скоростному шоссе? Приближаясь и удаляясь. Как много понадобится времени, чтобы она вернулась в землю, ее породившую? Неужели ее тень будет все лето маячить у меня перед глазами? Да еще это обманчивое впечатление, будто она просто прилегла отдохнуть? Или в конце концов вокруг нее вырастет трава, которой ее тело послужит удобрением, и погребет под собой дурные воспоминания?

— Выглядишь измученной, — произнес Джон с дивана, когда я вошла в комнату. — Очередная бурная ночка?

Обе двери были распахнуты, как и кухонное окно. С участка Хенслинов несло навозом — совсем не противно, чуть сладковато. Если не знать заранее, что запах исходит от дерьма, разбросанного на полях, ни за что не догадаешься, чем пахнет.

— Устала, — сказала я.

На Джоне были шорты цвета хаки и футболка, которую я купила ему во время поездки на остров Макинак. Рисунок изображал подвесной мост с обрубленными сторонами, словно соединяющий ничто с ничем.

Чаду в то лето исполнилось четыре, и он ни за что не соглашался ехать через мост — самый длинный подвесной мост в мире, — но мы все равно потащили его с собой, хотя, строго говоря, делать на другой стороне моста нам было нечего, разве что развернуться и поехать обратно. Мы просто хотели дать ему возможность похвастаться, что он здесь бывал, ну и заодно, чтобы убедить его, что бояться нечего.

Был ненастный августовский день, и осень в горной части полуострова неистовствовала вовсю — темное фиолетовое небо предвещало надвигающийся дождь, седан, который вел Джон, трясся под порывами ветра, а Чад хныкал.

— Все хорошо, Чад. Все хорошо, — продолжала твердить я, с улыбкой оборачиваясь к нему на заднее сиденье. — Все хорошо. Мама с папой не повезли бы тебя на этот мост, если бы было опасно.

Он немножко приободрился. Даже отнял ладошки от глаз и стал боязливо поглядывать из окна. В какой-то миг он настолько отвлекся от своих страхов, что заметил проплывающий под нами корабль.