Будь честным всегда - [84]
Он очнулся, заплаканный, устроился опять в кресле и с грустью стал думать, почему его никто не любит? Все мальчики в коллегии веселые и довольные, почему же они его не любят? Он готов умереть за одну улыбку, только бы кто-нибудь с добродушным смехом протянул ему руку. Отчего все сторонятся его — и гимназисты и учителя? И в пансионе его не любят, и господин Пошалаки тоже; он ни разу не поговорил с ним ласково, сердечно. Виола его терпеть не может, Шани ненавидит. Тёрёки насмехаются над ним, даже тетушка Тёрёк и Илонка. И Белла его тоже не любит, иначе не скрылась бы, не укатила с этим негодяем. И Орци тоже, ведь он не раскрыл ему тайны, с кем и о чем разговаривал. И Гимеши его не любит, а то в воскресенье пришел бы к Орци. И господин Дереш не любит — в прошлый раз так сердито посморел на него, — да и другие учителя тоже. Директор… еще, пожалуй, немного любит, но кричал, разорялся. Нет, и директор его не любит. Как он сердился, негодовал! Никто его не любит, да и за что любить? Даже дядюшка Иштван. Кто знает, а вдруг он перенес на него свою смерть, ведь чахоточные старики всегда стараются избавиться так от смерти и… Нет, никто, решительно никто, кроме родителей, его не любит, и тут Миши опять разрыдался.
У него было достаточно времени, чтобы поплакать и успокоиться.
Хорошо бы сейчас забраться на верхушку колокольни, на красный купол, и оттуда броситься на землю… Или стать снова и на всю жизнь маленьким мальчиком, ходить по комнате, цепляясь за материнскую юбку, бегать босиком по прохладному глиняному полу и не знать никаких забот.
Но потом Миши нахмурился, устыдившись своих глупых мыслей, и вдруг решил, что больше не будет учиться в Дебреценской коллегии. Здесь все его обижают, оскорбляют, несправедливы к нему. Он не будет защищаться, объяснять что бы то ни было, пусть взрослым станет стыдно: нечего порочить мальчика. Полиция его ищет, точно он вор или убийца; Виола, придя в коллегию, возводит на него поклеп, и директор, этот старый человек, вместо того чтобы всем верить, мог бы уже научиться распознавать правду по лицам людей. А пятнать свое имя он, Миши, впредь не позволит. Как только кончится эта история, он сядет в поезд и уедет домой. Не желает он больше мучиться в Дебреценской коллегии!
Встав с кресла, Миши подошел к окну. Во дворе никого не было. Глядя на колодец, он задумался. Все сразу стало ему ненавистным. Спрятавшись там, за колодцем, Орци перешептывался с Бесермени и до сих пор не счел нужным пересказать Миши содержание из разговора. Глаза бы не смотрели на этот колодец! Мальчик решил, что в Дебрецен он больше ни ногой и слышать о нем не желает. Есть школы и в других городах. А если отец не отдаст его учиться, не беда, он все равно станет поэтом. Вот и Чоконаи исключили из Дебреценской коллегии, даже в колокол звонили, когда исключали… Миши вздрогнул: а вдруг из-за него тоже зазвенит колокольчик в коллегии, и все гимназисты узнают, что он исключен.
Глаза его наполнились слезами. Он ни о чем не пожалеет, с него довольно сознания, что он несправедливо обижен. Сейчас ему наплевать на пересуды людей, совершенно неважно, что о нем думают и говорят, главное — разобраться, в чем правда, главное — то огромное дело, что ждет его впереди. Как странно, нелепо: его заперли и охраняют, а сбеги он, пустились бы в погоню, да еще с ружьями. Серьезные, солидные люди ломают себе голову, пытаясь разобраться в истории, в которой он замешан, а он знает или, по крайней мере, догадывается о большем, чем они. Постепенно в душе мальчика, словно туман, рассеялись робость, уныние, и он заулыбался, ему показалось, будто он уже перешел границу детства и вступил в мир взрослых.
Сколько мечтал он о длинных брюках, карманных часах и уважении взрослых, и вот теперь эти бородатые мужчины, в длинных брюках, при часах, всерьез заняты им, Миши…
Ему даже нравится эта дурацкая шумиха, словно он обладает какой-то чудодейственной силой, покоряющей взрослых. Словно поймал и держит в своем кулаке волшебного шмеля, повелителя могучего вепря и семиглавого дракона.
Вдруг раздается звонок. Миши видит, как Андраш, низенький служитель в сапогах, тянет за цепочку, и дребезжание колокольчика разносится по всей коллегии. Две-три минуты, и мальчики уже носятся по двору, а Миши испуганно прячется в дальний угол: не хватает только, чтобы его увидели в окне карцера. Пусть это не карцер, но все равно тюрьма… Лицо его опять пылает, все тело в огне, кровь стучит в висках. Тщетно он уговаривает себя, что все это пустое, сущая чепуха, что правда на его стороне и он выше грязных толков, что у него должны просить прощения все обидчики, даже директор. Однако лицо у Миши горит от стыда: не может же он объяснять каждому, что прав он, а не те, кто его сюда запер, — и как мучителен этот стыд! Господи, а вдруг полицейские поведут его по улице со связанными за спиной руками? Перед его глазами возникла картина: в летний день четверо жандармов в шапках с петушиными перьями, с ружьями наперевес, ведут под конвоем по деревне пятерых крестьян, отказавшихся убирать урожай для помещика, и они, ребятишки, возвращаясь из школы — это случилось как раз в полдень, — останавливаются и смотрят во все глаза на необычную процессию. Он тогда даже не понимал, как можно за это арестовывать людей… С тех пор при виде полицейского Миши всегда казалось, будто тот следит за ним и только ждет подходящего случая, чтобы задержать и повести куда-то, ведь он, Миши, тоже не хотел убирать урожай для помещика, а хотел и хочет работать только на тех, к кому лежит у него душа. Не зная еще, кто такой бунтарь, он, маленький мальчик, почувствовал себя бунтарем и, не имея представления, кто такой раб, не пожелал стать рабом. А однажды, в теплый летний вечер, перед их воротами остановились двое верховых жандармов, и один из них крикнул: «Что, Нилаш дома?» Мать, просеивавшая на дворе пшеницу, от испуга уронила решето — к счастью, оно упало не на землю, а на брезент. Увидев побледневшее лицо матери, Миши тоже побледнел, а потом она, собравшись с духом, громко спросила: «Зачем он вам?» Жандармы долго не отвечали. Оба они, черноусые, крепкие, высокие, сидели на огромных конях, держа поводья в здоровых кулачищах. Таким только попади в руки — изобьют, исполосуют. Наконец тот, кто спрашивал, улыбнулся — тут уже все соседи сбежались к забору, услышав, что забирают Нилаша, — и сказал: «Мы на днях вместе гуляли в тарцальском трактире, а раз здесь оказались, хотим заодно и его проведать».
Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк (1852–1912) – русский прозаик и драматург, автор повестей, рассказов и сказок для детей. В книгу вошли сказки и рассказы, написанные в разные годы жизни писателя. С детских лет писатель горячо полюбил родную уральскую природу и в своих произведениях описывал её красоту и величие. Природа в его произведениях оживает и становится непосредственной участницей повествования: «Серая Шейка», «Лесная сказка», «Старый воробей». Цикл «Алёнушкины сказки» писатель посвятил своей дочери Елене.
В издание вошли сценарии к кинофильмам «Мандат», «Армия «Трясогузки», «Белый флюгер», «Красные пчёлы», а также иллюстрации — кадры из картин.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книгу вошли две повести известного современного македонского писателя: «Белый цыганенок» и «Первое письмо», посвященные детям, которые в трудных условиях послевоенной Югославии стремились получить образование, покончить с безграмотностью и нищетой, преследовавшей их отцов и дедов.
Эта книга о людях, покоряющих горы.Отношения дружбы, товарищества, соревнования, заботы о человеке царят в лагере альпинистов. Однако попадаются здесь и себялюбцы, молодые люди с легкомысленным взглядом на жизнь. Их эгоизм и зазнайство ведут к трагическим происшествиям.Суровая красота гор встает со страниц книги и заставляет полюбить их, проникнуться уважением к людям, штурмующим их вершины.