Будь честным всегда - [52]
Гимеши был очень мрачно настроен, и Миши, который всей душой тянулся к нему, оставил его в покое, боясь обидеть излишним участием.
На перемене Орци, зная о дружбе Миши и Гимеши, подошел к последнему.
— Гимеши, а Гимеши, наподдай как следует Миши, может, тогда он скажет номера своего лотерейного билета.
— А разве он выиграл?
— Да он говорит, что не помнит номеров.
— Неужели не помнишь? — протянул Гимеши, широко раскрыв свои увлажненные, раскосые, как у японца, безбровые глаза. Они смотрели на Миши с удивлением и обманутым доверием. — Я ему двину изо всей силы, тогда он вспомнит. С ним иначе не справишься, он ведь упрямый как осел, но у меня есть к нему свой подход: я подставлю ему ножку, он растянется во весь рост, а потом буду его колошматить, пока он не сдастся…
Миши сидел, молча улыбаясь. Ох, он готов был отдать что угодно, лишь бы забыть про лотерею.
— Скажешь или нет? — рявкнул Гимеши.
— Отстаньте!
— Я не какой-нибудь старикашка Назон! — кричал Гимеши, все больше горячась. — Выиграл ты или нет?
— Нет.
— Назови номера! Ну-ка? Не назовешь? Тогда я тебя тряхну, да так, что они из тебя сами посыплются!
Точно в шутку, но с горящими от возбуждения глазами он схватил Миши за шиворот и начал трясти.
— Брось, не дури, — чуть не плача, но мягко и добродушно запротестовал Миши.
— Скажешь или нет?
— Нет!
Тут Гимеши разозлился и, вцепившись в Миши, изо всей силы стукнул его головой о парту.
У Миши сперло дыхание.
— Не скажешь, не скажешь? — И Гимеши как бешеный продолжал его бить.
А Миши, ощущавший обычно боль в голове от малейшего прикосновения, вскочил не помня себя и двинул локтем в грудь маленького, тщедушного Гимеши, так что тот шлепнулся в проходе между партами. И некоторое время лежал неподвижно, широко раскрыв рот и едва дыша. Миши страшно испугался, побледнел и хотел помочь ему подняться, но Гимеши неожиданно вскочил сам и, как дикий зверек, набросившись на Миши, принялся, по примеру Сегеди, дубасить его кулаком по голове.
Их окружили мальчики. Миши, сначала не принимавший этой потасовки всерьез, распалился только после третьего, четвертого удара и тогда вне себя налетел на Гимеши, стукнул его наотмашь по лицу и, обхватив за плечи, сбил с ног. Почувствовав у себя под руками тоненькую шею противника, он стал сдавливать, сжимать ее, словно хотел оторвать голову от тела. Гимеши, правда, царапался, отбивался руками и ногами, но безуспешно; наконец Миши прижал шею Гимеши к полу, и, когда увидел, что бледное худенькое личико искажено диким гневом и ненавистью, но не молит о пощаде и враг, как птица, бьется в его руках, он поднялся на ноги и, сев за парту, горько разрыдался.
А Гимеши, пристыженный, тяжело дыша, с трудом встал. Столпившиеся вокруг гимназисты молча наблюдали за дракой, только Орци кричал:
— Да они просто сбесились, разнимите же их!
Но городские дети, не привыкшие драться, серьезно, с олимпийским спокойствием смотрели, как дерутся другие, дожидаясь, чем кончится дело.
— Не реви! — пробурчал Гимеши, у которого под глазом был синяк, но сам он и не думал плакать.
Сделав над собой усилие, Миши притих.
— Из-за чего они поссорились, из-за чего они поссорились? — в полном недоумении спрашивал Танненбаум.
— Черт их знает, — сказал Шанти и пошел к своему месту, чтобы для следующего урока выложить на парту тетрадь по арифметике. Он тоже был истинный горожанин — такого ничем не проймешь.
Сидевший позади Янош Варга наклонился к Гимеши:
— А что, собственно, случилось?
— Да он мужик неотесанный, — сказал Гимеши, прикладывая платок к синяку под глазом.
Эти слова попали Миши в самое сердце, распалили, испепелили его.
Он решил, что никогда в жизни не будет разговаривать с Гимеши.
Между тем школяры словно сбесились, драка шла уже во всех углах класса. Ни с того ни с сего лупили друг друга по физиономии. Смех, крик. Сегодня все словно спятили.
В класс вошел учитель, господин Батори, и изумленным, негодующим взглядом окинул дерущихся прямо на партах гимназистов. Дубовой тростью громко постучал по столу, и тут же все присмирели, как ягнята.
Мгновение, и мальчики оказались на своих местах, стихли, затаив дыхание. Господина Батори боялись пуще огня.
Забыв о своем горе, Миши раньше других опомнился и вперил в учителя внимательный взгляд.
— Руки на парту! — закричал господин Батори, и, как потрескивающие в печи дрова, застучали ладони о парты.
Грозным, словно у льва, взглядом окинул он класс.
— Я еще посмотрю… будет ли здесь наконец порядок…
Сев за стол, он сделал запись в классном журнале. Потом встал и, завернув мел в бумажку, взял его двумя пальцами.
— Тр-р-ройное правило! — провозгласил он.
Урок прошел в напряженной тишине и строжайшем порядке. Всех укротила несокрушимая энергия учителя, который говорил по-военному кратко, строго, решительно.
Последним был урок гимнастики.
С веселым шумом устремились мальчики в гимнастический зал.
Это был просторный зал на первом этаже с окнами, выходящими на задний двор. Примерно третью часть дощатого пола покрывал слой толченой дубовой коры, по которой можно было в свое удовольствие бегать, прыгать, а если кто и падал с «козла», ему не грозило сломать себе шею.
