Будь честным всегда - [35]
И она с невыразимой нежностью и любовью прижала к себе красивую головку мальчика.
В соседнюю комнату кто-то вошел, за дверью послышался мужской голос.
Миши сразу же подумал, что это, наверное, отец, потому что все пришли в замешательство.
Виола открыла дверь, и на пороге появился высокий, красивый мужчина с бородой и в меховой шубе.
Миши видел его впервые и теперь смотрел на него с испугом: мужчина был похож на героя из Исторического альбома, одного из сподвижников Ракоци.[8] Здесь, в Дебрецене, в этом городе коренастых, приземистых, веселых и улыбчивых людей с закрученными кверху усами, он выглядел особенно необычно.
Миши почтительно встал с места.
Шаника вскочил и с удивительной доверчивостью смело подбежал к отцу, поцеловал ему руку, потом — в губы.
Дочери поздоровались с ним очень вежливо.
— Это наш маленький друг, — сказала Виола, — Михай Нилаш. Вы знаете, папа, он вместе с Шаникой готовит уроки.
Отец приветливо кивнул мальчику, затем опустился на стул и с какой-то ласковой улыбкой молча смотрел прямо перед собой.
— Замерзли, папа? — спросила Виола.
Отец не ответил, даже не взглянул в ее сторону, у него только слегка пошевелились губы под густыми пушистыми усами.
— У вас так топят, что человека может удар хватить, — произнес он немного погодя и, облокотившись на стол, потер лоб.
— Пожалуйста, снимите пальто, — сказала Белла и сняла с отца шубу, потертую, но на меховой подкладке.
Шаника забрался к отцу на колени.
— Ну, что ты учишь?
Мальчик пожал плечами.
Мужчина перевел взгляд на Миши, и тот с готовностью ответил:
— Сейчас мы занимаемся арифметикой: четыре действия с простыми дробями.
Отец сдвинул брови и внимательно посмотрел на Миши.
— Это? — он рассеянно тронул пальцем тонкий учебник.
— Да.
— И все? Какой же ты осел, если даже этого не можешь выучить, — сказал он, но слово «осел» прозвучало ласково, хотя видно было, что он хотел задеть сына.
Шаника, ничуть не обидевшись, уткнулся в его бороду и гладил ее.
— Вот-вот, пристыдите его, папа, — резко сказала Белла. — Даже таблицы умножения не знает, такой дурачок…
Отец молчал. Миши боялся, что если этот великан шевельнется, то что-нибудь сломает.
— Дурачок… Может и не дурачок, а просто осел… — И опять, как-то странно улыбаясь, он наклонил голову.
— Папа, а Белла купила себе японский веер за шестьдесят крейцеров, — наябедничал Шаника.
— Что такое? — пробормотал отец.
— Она меня потому и обзывает дураком, что я рассказал.
— Вот вышвырну ее из дома вместе с веером! — буркнул отец.
— А ты не ябедничай, получишь по физиономии, так и знай, — со злостью накинулась Белла на Шанику.
— Очень я тебя боюсь!
— Скоро получишь!
— И ты получишь от папы, не сомневайся!
Миши просто не верил своим ушам.
Но самым удивительным было то, что отец не попытался их остановить, не рассердился, не возмутился, не засмеялся, а все с той же словно застывшей улыбкой смотрел прямо перед собой.
Попробовал бы Миши в присутствии отца так пререкаться со своими братьями! Так бы и вылетели из комнаты!
Правда, маленькие братья — озорники, слушаться не хотят, и ссорились они довольно часто, даже до драки доходило, и тогда поднимался невообразимый шум. Но при посторонних, тем более при родителях, никто и слова плохого не смел произнести.
— Он провалится? — неожиданно спросил отец и уставился на Миши.
Миши испугался и задрожал, ожидая каждую минуту, что этот огромный человек протянет руку над столом, схватит его и сломает пополам, как медовый пряник.
— Надеюсь, что нет, упаси бог! — пролепетал он.
— Пойдет в ученики к сапожнику, — тихо сказал отец.
— Как легко вы, папа, к этому относитесь, — сказала старшая дочь, — нет чтобы взять да встряхнуть его разок… Чтобы знал, что речь идет о серьезных вещах… Кого в детстве не бьют, тот человеком не станет…
— Подавай ужин, — сказал отец.
Все замолчали.
И тут в комнату, еле передвигая ноги, вошла бледная женщина в сопровождении младшей дочери, которая поддерживала ее под руки и, опустив голову, посмеивалась.
Мать приплелась сюда, беспокоясь, как бы чего не случилось. Она опустилась на стул, страшно худая и бледная как мел.
Девочка быстро вернулась к двери и прислонилась к косяку; все время слышался ее тихий смех, и, кто бы что ни сказал, она только хихикала.
С приходом матери на некоторое время воцарилась тишина, затем Виола снова заговорила:
— Он что, для меня учится?.. Не для меня!.. (Младшая сестра захихикала и прикрыла рот рукой.) Для отца?.. Для мамы?.. Для Беллы или для Илики?.. (Тут девочка судорожно захохотала и выскочила в соседнюю комнату.) Для себя самого и учится.
Снова стало тихо. Илика, легко краснеющая черноволосая девочка лет тринадцати, опять тихонько прокралась к двери: любопытство взяло верх, и она не хотела пропустить ни одного слова.
— Конечно для себя, — тихо проговорила мать.
Старая дева с жадностью подхватила:
— Если бы я могла учиться! Уж я бы училась! (Послышался смешок Илики, напоминающий голубиное воркование.) Боже мой, как раз сейчас я бы окончила университет!.. (Тут Илика расхохоталась уже во весь голос.) А эта чего смеется?.. Ну ты, негодница, чего хихикаешь?.. (Девочка взвизгнула от смеха и кулачками зажала рот.) Пожалуйста, учись! Я только что говорила, какая несправедливость: девушка, как бы умна она ни была, все равно так и будет служанкой, а вот этот, если только я смогу дотянуть его до университета, сразу станет Надьтаркани и Бертоти Дороги!
