БСФ. Том 2-й дополнительный. Рэй Брэдбери - [3]

Молчание. Наконец:

— Браво! Блестящая идея!..

Поэт пожал старику руку.

— А в этом городе, — спросил Эйкенс, охотник, — может там найтись оружие, какого никто не видел?

— Вполне возможно, сэр.

— Ну что ж, — сказал охотник, обняв свою диковинную винтовку. — На Земле мне все приелось, я там охотился на всяких зверей, и не осталось таких, в которых я не стрелял бы. Меня привела сюда надежда встретить новых, замечательных, смертельно опасных зверей любых размеров и видов. А теперь и новое оружие! Чего же еще желать? Отлично!..

И он уронил серебристо-голубую винтовку за борт. В чистой воде было видно, как она булькнула и пошла ко дну.

— Давайте скорее отчаливать!

— Вот именно, — подхватил Эронсон.

И нажал кнопку, приводящую яхту в движение.

И вода подхватила яхту.

И яхта поплыла туда, куда указывала покойная бледность Кары Корелли, — вдаль.

И тогда поэт открыл первую бутылку шампанского. Пробка хлопнула. Один лишь охотник не вздрогнул.

Яхта плыла неустанно через день в ночь. Они нашли какие-то развалины и там поужинали, и было вино, привезенное за сто миллионов миль с Земли. Все отметили, что вино перенесло путешествие хорошо.

К вину был подан поэт, а после изрядной дозы поэта был сон на борту яхты, плывшей и плывшей в поисках города, который пока еще не хотел, чтобы его нашли…

В три часа ночи Уайлдер, разгоряченный, отвыкший от силы тяжести — планета тянула все его тело вниз, не позволяя расслабиться и заснуть, — вышел на кормовую палубу и встретил актрису.

Она сидела и смотрела, как воды скользят за кормой и в них печальными откровениями дрожат расплеснутые звезды.

Он сел с нею рядом и мысленно задал вопрос.

Так же безмолвно Кара Корелли задала себе тот, же вопрос и ответила:

— Я здесь, на Марсе, оттого, что не так давно впервые в жизни мужчина сказал мне правду…

Вероятно, она ждала, что он выразит удивление. Уайлдер промолчал. Яхта плыла беззвучно, как в потоке вязкого масла.

— Я красива. Я была красива всю жизнь. А это значит, что с самого детства люди лгали мне лишь затем, чтобы побыть со мной. Я выросла в кольце неправд: мужчины, женщины, дети — все вокруг страшились моей немилости. Недаром сказано: стоит красавице надуть губки — и мир вздрогнет…

Видели вы когда-нибудь красивую женщину в толпе мужчин, видели, как они кивают, кивают? Слышали их смех? Мужчины будут смеяться, какую бы глупость она ни произнесла. Ненавидеть себя будут, но и смеяться, будут говорить «да» вместо «нет» и «нет» вместо «да»…

Вот так жила и я — изо дня в день, из года в год. Между мной и любой невзгодой вырастала стена лжецов, и их слова опутывали меня шелками…

Но вдруг совсем недавно, недель шесть назад, тот мужчина сказал мне правду. Какой-то пустяк. Я даже не помню, что именно он сказал, но не рассмеялся. Даже не улыбнулся.

И не успел он замолкнуть, я поняла, что случилась страшная вещь.

Я постарела…

Яхта слегка качнулась на волне.

— О, разумеется, я встретила бы еще множество мужчин, которые лгали бы мне, улыбались бы всему, что бы от меня ни услышали. Но я увидела поджидающие впереди годы, когда красавица уже не сможет топнуть ножкой и вызвать землетрясение, не сможет больше поощрять лицемерие среди честных людей…

Тот человек? Он сразу же взял свою правду назад, как только понял, что она потрясла меня. Но поздно. Я купила билет на Марс. И приняла приглашение Эронсона участвовать в этой прогулке. Прогулке, которая кончится кто знает где…

При последних словах Уайлдер невольно взял ее за руку.

— Нет, — отрезала она, отодвигаясь. — Не отвечайте. Не прикасайтесь ко мне. Не жалейте меня. И себя тоже. — Впервые за все путешествие на ее губах мелькнула улыбка. — Ну не странно ли? Я раньше мечтала: хорошо бы хоть когда-нибудь оставить маскарад и услышать правду. Как я заблуждалась! Ничего хорошего в правде нет…

Она сидела и смотрела, как струятся вдоль борта черные воды. Когда часа два-три спустя она оглянулась снова, рядом никого не было. Уайлдер ушел.

На следующий день, плывя по воле юных вод, они направились к высокой горной гряде. По пути перекусили в старинном храме, а вечером поужинали среди очередных развалин. О затерянном городе почти не говорили — все были уверены, что никогда его не найдут.

Но на третий день, хотя никто не осмеливался высказать это вслух, они ощутили приближение некоего великого Явления.

Поэт наконец первый выразил ощущение словами:

— Похоже, где-то здесь бог напевает себе под нос…

— Ну и человек же ты! — откликнулась жена поэта. — Неужто не можешь говорить попросту, даже когда плетешь ерунду?

— Да послушайте, черт возьми! — воскликнул поэт.

Они прислушались…

— Разве чувства ваши не вибрируют в такт его напеву? Да нет, он не просто напевает, он играет на каждом атоме, танцует в каждой молекуле. Вечный праздник зачинается внутри нас. Нечто близится. Ш-ш-ш…

Он прижал свой толстый палец к выпяченным губам.

И теперь смолкли все, и бледность Кары Корелли светила прожектором на темные воды, лежащие впереди.

Предчувствие захватило их. И Уайлдера. И Паркхилла. Они закурили, чтобы совладать с ним. Они погасили свои сигареты. Растворившись в сумерках, они ждали.

Напев стал явственнее, ближе. И, заслышав его, охотник присоединился к молчаливой актрисе на носу яхты. А поэт присел, чтобы записать свой собственный, только что прочитанный монолог.