Брусилов - [29]

Эти мысли не высказаны вслух. Так отчетливо они дошли до сознания только сейчас. Их никто не мог подслушать. Он не скрывает своих взглядов. Но днем, произнесенные громко, они зазвучат по-иному, обыденно. Они дробятся по мелочам в критических замечаниях к тому или иному вопросу. Такая критика в ушах и на уме у каждого мало-мальски здравомыслящего человека! От нее даже в бюрократических сферах уже не шарахаются в сторону. Острословы великосветских гостиных нынче критикуют куда злее. Иные генералы кричат о безобразиях куда громче. Но они свои. С ними посмеются, кой-когда оборвут или снисходительно назовут ворчунами, отечески внушат послушание, а то и согласится, бессильно пожав плечами и помянув волю Господню…

Иное дело — он. Он — чужой. Да, чужой. Он это сам теперь знает и утверждает в себе. Со своими подчиненными, с солдатами, с людьми иных профессий он никогда не чувствует себя так человечески разобщенным, как с теми, с кем он на равной ноге по положению и связям.

Но разве ему хотелось бы стать своим? Нет, не хочется.

Может быть, это его нежелание явно бросается в глаза? Какой-то доброжелатель даже намекнул ему об этом: «У вас был такой вид, когда государь пожаловал вас генерал-адъютантом…»

«Ах, да черт с ними! В конце концов, безразлично, кто как относится. Пусть бы относились, как хотят, только бы не мешали. Не совали бы палок в колеса. Ведь эти колеса везут вас же самих! Как вы не понимаете? Достаточно им остановиться и вы полетите вверх тормашками со всеми вашими махинациями. Ничто вас не спасет! Никакие Вильгельмы, когда народ поймет, на какой позор вы его ведете!..»

Брусилов вскакивает с койки. Он не может лежать. Он зажигает лампу. Он пьет холодный крепкий чай жадными глотками.

II

В разрыв между правым флангом Юго-Западного фронта и левым флангом Западного, как и предвидел Алексей Алексеевич, хлынули большие силы австрийцев. Они стремились охватить правый фланг 8-й армии. Собрать на этом участке резервы в достаточном количестве было невозможно. Держаться на Буге рискованно. Иванов отдает приказ отходить в наши пределы. Но так, чтобы правым флангом армии дотянуться до города Луцка! Явная чепуха. Нельзя растягивать и без того жидкий фронт перед лицом многочисленного врага.

— Ну, хорошо, — соглашается Иванов, — в ваше распоряжение для усиления угрожаемого участка будет прислан тридцать девятый армейский корпус. Надеюсь, вас это устраивает?

— Никак нет, ваше высокопревосходительство! Тридцать девятый корпус составлен из дружин ополчения. Никакой боевой силы они не представляют. Солдаты старших сроков службы, офицеры, взятые из отставки!..

Ни о какой перегруппировке не может быть и речи. Приходится отступать. Но и тут штаб фронта задерживает отступление на целых три дня! Войска стоят на Буге под дождем, в грязи, бесцельно. Противник успевает опередить их на фланге. 39-й корпус должен продвигаться к Луцку. Но корпуса нет, он еще не прибыл к месту назначения. Явился только командир корпуса в единственном числе. Генерал Стельницкий — храбрый, решительный генерал. Брусилов просидел с ним до позднего часа, обсуждая план действий. Но все-таки как бы ни был хорош командир, он не может заменить собою Отсутствующий корпус.

— Поезжайте в Луцк, ждите там свои части, — сказал ему на прощание Брусилов. — Если их не опередят австрийцы и они успеют подтянуться к Луцку вовремя, — принимайте бой. Пусть думают, что вы собираетесь защищать город. Нам нужно выиграть время. Имейте в виду, что Луцк укреплен только с юга, откуда никакой опасности не угрожает. С запада он открыт врагу. Задержите врага хотя бы на день-два, пока мы не совершим отход. Даже если ваши части не будут еще в сборе, действуйте силами стоящих там трех батальонов и Оренбургской казачьей дивизии…

Стельницкий выполнил приказ, но хитрость его не вполне удалась. Части 39-го корпуса не успели подойти вовремя. Исчерпав все возможности, генерал принужден был спешно отходить по дороге Луцк — Ровно и только в Клевани — в двадцати верстах от штаба армии — он встретил первые эшелоны своего корпуса. Прямо из вагонов он их кинул в огонь.

«Удастся ли им, еще не обстрелянным, не спаянным, не знающим своего начальства, задержать противника на Стубеле? Австрийцы уже показались севернее моего правого фланга и в Александрии — в пятнадцати верстах отсюда».

Не одеваясь, Алексей Алексеевич присел к столу и взглянул на карту краем глаза. Он раз и навсегда запретил себе возвращаться к тому, что уже обдумано и решено. Сейчас время отдыха. Но все-таки…

Вчера вечером он послал на Александрию три роты дружины ополчения и конвойный сводный эскадрон. Сейчас ушла следом за ними Оренбургская казачья дивизия.

«Из рук вон слабое прикрытие тыла, но что делать? Иного выхода нет. Еще более угрожаем Стельницкий.

Ему в помощь направлена 4-я стрелковая дивизия. Опираясь на нее, корпус должен задержать врага на Стубеле. Да. Правый фланг временно обеспечен. У Деражны и далее к северу сосредоточены три кавалерийские дивизии. Все складывается так, как намечено мною еще тогда, после встречи с Ивановым».

Он наскоро одевается и звонит. Кто из адъютантов у него сегодня дежурным? «Ах да! Этот новенький… преображенец. Бедный Похвистнев его очень хвалит в своем посмертном письме, но что-то в нем меня раздражает. Странно… что?»