Брусилов - [18]

Офицер пригнулся, уперши руки в расставленные колени. Лицо офицера было темно, бородато, глаза горели зло. Он сверлил ими улыбавшегося Кутепова.

— Ты не улыбайся! — неожиданно прикрикнул он. — Ты известный бабник и не побоишься хлопнуть кого надо — это я знаю. А вот почему же ты не говоришь прямо всем этим молодым людям, — офицер махнул черной кистью руки в сторону Игоря, — не говоришь, что тут не один Распутин виноват, а вся клика, а с нею дражайший полковник в первую очередь? Пускай бы ехал в Данию цветы сажать.

— Мархлевский! Прошу тебя… — начал было Кутепов, делая строгое лицо.

Но офицерик перебил его, точно отмахиваясь от мухи и внезапно широко и по-детски улыбнувшись:

— Ладно! Конспирируйте. А только скажу честно — надоело! Надоели разговорчики и всякие дипломатические намеки. Ясно — или мы должны почиститься, или нас вычистят, уж это будьте покойны. И не поштучно, а оптом. Я солдата своего знаю и люблю, и он ко мне — с уважением, но, видит Бог, если не сегодня завтра начнет меня бить, так я слова не скажу — за дело!

— Тебя бы и сейчас побить не мешало, — сдержанно возразил Кутепов. — Хорошо, что здесь все свои и привыкли… Но вот Игорь Никанорович, он, несомненно, удивлен…

Игорь отвел глаза от Мархлевского со странным чувством. Что-то в нем близко было Игорю. Его горячность, прямота, правдивость. Но вместе с тем что-то казалось нелепым, даже неприятным. Этот его намек на государя и особенно признание какой-то своей вины перед солдатами…

«Чем же мы-то виноваты перед ними?» — спросил себя Игорь, чувствуя, что от этого вопроса ему долго теперь не отделаться.

— Нет, отчего же… — начал Игорь.

Он знал, что все на него смотрят испытующе, что настала минута выказать себя в надлежащем свете.

— Я понимаю горячность капитана Мархлевского. Я сам недавно из действующей армии, и у меня также болит. А когда больно, то иной раз крикнешь громче, чем должно…

Кутепов закивал одобрительно, генерал-майор сочувственно хмыкнул.

— Но криками и паникой делу не поможешь, — продолжал Игорь. Лицо его становилось все жестче. Он с трудом сдерживал себя, чтобы не горячиться, не размахивать руками, не походить на Мархлевского. — В сущности, чего боится капитан? Того, что его будут бить за отсутствие снаряжения или за то, что какой-то прохвост сознательно посылает не те снаряды? Или что Мясоедов шпионил, а Сухомлинов потворствовал этому? В этом мы с вами виноваты, капитан Мархлевский? Или в том, что честно защищали родину, иногда голыми руками? Или в том, что за нашей спиной грязный мужик проделывает свои грязные дела и прохвосты пляшут под его дудку? Нет, капитан Мархлевский. Я решительно отказываюсь причислять себя к этой клике. И меня никто бить не посмеет. Не за что. Бить буду я. Потому что это мой долг перед моей совестью, моим государем и моей родиной.

Игорь говорил сидя, вытянувшись, положив кулак на стол перед собою. Он только начал спор с Мархлевским, чувствуя, что не сумеет его здесь окончить. Это его мучило. Он искоса недовольно поглядел на Кутепова, когда тот поднял свои холеные руки и хлопнул в ладоши. Гвардейские офицеры сочувственно его поддержали. Мархлевский подошел к Игорю, сказал, глядя на него подобревшими глазами:

— Ничего-то вы не поняли. Но я рад с вами познакомиться, — и протянул жесткую загорелую руку.

Игорь не успел ответить. В комнату быстрым шагом, поскрипывая сапогами, вошло еще одно новое лицо.

VI

Вновь прибывший был подвижен, одет в полувоенную форму чиновника Красного Креста. На узеньких серебряных погончиках его красовались золотые звезды действительного статского советника. Штатский генерал этот показался Игорю одновременно и смешон и любопытен. Совершенно голый череп его, конусообразно сплюснутый, матово поблескивал. Поблескивали сквозь пенсне живые глазки. Блестели черные брови и бородка, точно смазанные чем-то жирным. Блестели голенища ладных, хорошо пригнанных сапог. Мелко и быстро кивая головой в ответ на приветствия, он прошел к столу и, остановись, поправил на носу пенсне, от резких его движений съехавшее на сторону.

— Господа, — сказал он резким, крикливым голосом, — я должен извиниться перед вами. Я только что с заседания главного управления Красного Креста. По обыкновению, пришлось ругаться. Без этого у нас в России не выполнишь ни одного путного дела. Главный медицинский инспектор Евдокимов — мерзавец. Голова пухнет от безобразий.

«Забавное начало, — подумал Игорь, — мне говорили, что Пуришкевич шут, но шут невеселый какой-то…»

Пуришкевич сделал паузу, взял со стола серебряную пепельницу — нагая женщина, плывущая на гребне волны, — поднес ее к глазам, повертел, рассыпая окурки.

— Я счастлив, что вижу перед собою цвет русской молодежи — представителей гвардии, стражу престола и лучших традиций русского воинства.

Пенсне блеснуло, съехало набок. Депутат поправил его, схватился за карандаш в серебряной оправе, лежащий перед ним на столе.

— Увы, сегодняшний день нас не радует. Отцы не справились со своей задачей. Очередь за вами. Только вы можете остановить коней, несущих нас в бездну. Враг проник в наш дом.

Пуришкевич отбросил от себя карандаш, схватил что-то невидимое в воздухе.