Брусилов - [148]

— Ведь это черт знает что! Работает один Брусилов! А Эверт, а Куропаткин? О Куропаткине говорят, что он уходит в Туркестан. Там легче воевать… с киргизами! Там у них, вы знаете, какой-то ералаш…

Полковник слышал о волнениях в Туркестане. И очень рад встрече с Иваном Федоровичем. Он далек от «сфер», а Мануйлов журналист, в курсе всех новостей… Но все-таки чем он обязан?..

— Тем, что ваши стратегические таланты мне известны. И я хочу знать, продиктовано ли бездействие Эверта и Куропаткина высшими стратегическими соображениями… Тогда я успокоюсь.

Резанцев улыбается. Он невольно взглядывает на свою конторку с документами. «Ну нет, на этом ты меня не подденешь».

— Наш фронт слишком велик и не может действовать на всем своем протяжении… Но для дурного расположения духа у нас нет оснований…

И полковник исподволь, нащупывая собеседника, округляя фразы, сообщает ему то, что давеча думал о состоянии фронтов.

— Так что вы думаете, наши шансы поднялись настолько, что можно ожидать…

Мануйлов не договаривает, полковник продолжает:

— Еще больших успехов, если в ставке прислушаются внимательней к голосу Брусилова и если не забудут своих обещаний Польше.

— Польше?

— Да. Поляки волнуются за свою судьбу, полагают, что правительство забыло о воззвании великого князя Николая Николаевича. Мне, как человеку, долго работавшему в Царстве Польском, не трудно представить себе, какие последствия могут из этого проистечь…

— Вы опасаетесь враждебных действий?

— Вот именно. В особенности теперь, когда Вильгельм обещал им конституцию.

— Говорят, что в конце июля решено поднять этот вопрос в Совете министров, — замечает Мануйлов значительно.

— Лучше бы раньше. Но все же… — возражает Резанцев. — Кстати, у меня нашлись кое-какие документы, и если вас это интересует, я вам передам их на днях… может быть, мои сведения их подтолкнут…

— О! ради Бога! Это страшно интересно! — восклицает Мануйлов. — Но думаю, что, как и все у нас, этот вопрос не сдвинется с мертвой точки. На днях мне передавали, что царица в разговоре с графом Замойским сказала: «L’idée de l’autonomie de la Pologne est insensée, on ne peut le faire sans donner les mêmes droits aux provinces baltiques».[63] А мнение ее величества, вы знаете!

Манусевич-Мануйлов поднимает брови, заволакивает глаза поволокой.

Резанцев молчит, внимательно разглядывая ногти на правой руке. Они у него длинные и тщательно отполированы.

— Все будет зависеть от настойчивости Сазонова, — наконец произносит он.

— Сазонов? — переспрашивает Мануйлов, посмотрев в потолок, присвистывает. — Песенка этого министра почти спета… Ищут предлога. И если он будет упрям, хотя бы в польском вопросе, его уберут с облегченным вздохом…

— Неужели так не любят?

— Она… все она! — приподняв ручки и вытянув подбородок, с невинным видом подтверждает Иван Федорович.

— Кто же может быть на его месте?

— Штюрмер, — без запинки и даже как будто с нескрываемой радостью и озорством подсказывает Мануйлов. — С ним теперь носятся… На него вся надежда! Его даже прочат, — вы представляете себе? — в диктаторы!

— Любопытно… Я слыхал, что Алексеев, — равнодушно цедит полковник.

— Старо-старо! — частит Манусевич-Мануйлов. — Государь отнесся равнодушно к его проекту. Родзянко предлагал вместо диктатуры дать ответственное министерство, и тыл будто бы будет тотчас же упорядочен. А в качестве председателя Совета министров предложил Григоровича[64]!

— Почему именно моряка? — не без иронии спрашивает Резанцев.

— Потому что в сильную качку устоять на ногах может только моряк, — не удерживается от остроты Мануйлов, уже раньше пустивший ее гулять по свету. — Но это, конечно, несерьезно, — добавляет он, подождав ответной улыбки и не дождавшись ее. — А вот что менее анекдотично: в качестве кандидатов на посты министров путей сообщения и торговли Родзянко предложил инженера Воскресенского (я даже не слыхал о таком) и товарища председателя Думы Протопопова[65]!

Острые глаза Резанцева невольно мигают, скрывая зажегшийся в них синий огонек торжества.

— Ну что же… Протопопов — человек общественный, популярный, — медленно говорит он, незаметно стараясь поймать выражение лица Мануйлова, — прекрасно показавший себя во время своей поездки за границу в качестве председателя думской делегации…

— За исключением одной фальшивой ноты, — тоже исподлобья взглядывая на полковника, добавляет Манусевич. — Правда, его объяснения в Думе… будто бы его свидание с первым секретарем германского посольства носило вполне невинный характер… Он подчеркнул будто бы невозможность для России мира до полного поражения Германии, а когда Варбург попытался оправдать Германию и свалил всю вину на Англию, он благородно заявил, что не позволит в своем присутствии порочить наших союзников. O! Honni soil qai mal у pense![66] А таких большинство. Среди нас, газетчиков, определенно ходит версия, что у него велась с Варбургом торговлишка о сепаратном мире и газеты далеко не все раскрыли, что знают… Говорят даже…

Резанцев, сжав губы и брови, перебивает его сухо:

— У нас любят болтать лишнее.

В сущности, все сказано. «Эмиссары» военный и тыловой прекрасно поняли друг друга.