Брусилов - [139]

Командарм вскакивает. С грохотом катится в сторону кресло. Обвал ливня за окном на время заглушается срывающимся фальцетом Каледина, топотом ног. Командарм бегает по кабинету, размахивая руками. Он подбежал к капитану, кричит ему в лицо:

— Третья армия! Третья армия! Передана нам! Знаю я Леша! Он не уйдет из-под Эверта! Все это гнусная комедия! Все останется как было!

Нервная рука командарма взмахивает перед лицом капитана Смолича. Игорь невольно отступает, бледнеет, готов к отпору: он не привык к такому обращению. Лицо его окаменело, губы плотно сжаты. Сейчас, над всеми этими дрязгами, он всем своим существом ощущает трагическое одиночество Брусилова и вместе с тем сознает, как он сам недостижимо далек от своего образца! Разве так разговаривал бы с ними Алексей Алексеевич? Разве допустил бы он командарма до такой унизительной сцены? «Я ничему не помог, я все испортил», — думает Игорь, в то время как на него низвергается поток слов, таких же частых и перебивающих друг друга, как потоки дождя за окном.

— Правый фланг третьей армии будет так же оголен, как был! Спросите Андрея Медардовича! Он прикован к месту! Достаточно ему двинуться вперед, и он отрезан! Вся армия будет оторвана от тылов! В болоте по горло! А за это время, пока мы топчемся на месте, противник на одном моем фронте сосредоточил уже девять новых дивизий! Девять дивизий!

Еще взмах руки у самого лица капитана.

«Он заплюет меня», — думает Игорь, глядя на искривленные судорогой губы Каледина и брызги пены, летящие вместе со словами.

— Эти дивизии уже перешли к решительным контратакам, — добавляет, точно подзуживая своего командарма, Зайончковский.

— При этих условиях я отказываюсь наступать в Ковельском направлении, как мне предлагают. Решительно! Мой план действий может быть один! Я уже докладывал об этом Алексею Алексеевичу! Только один! Двадцать второго июня я атакую первым Туркестанским корпусом, который мне должны дать, участок Новоселки — Колки! И никак иначе… или я умываю руки! Да! Да! Так и передайте командующему, господин капитан!

Каледин гусем вытягивает шею и шипит. Так, по крайней мере, кажется Игорю. Даже глаза у генерала становятся круглыми и по-гусиному красными.

Игорь смыкает каблуки. Он только сейчас чувствует, как у него отекли от усталости ноги. Все это время он стоял. Ему не предложили сесть. Забыли. Черт с ними… Они нужны фронту, их надо переломить по-своему. Это сумеет сделать только сам Алексей Алексеевич.

— Слушаю-с! — чеканит Игорь по-солдатски и после паузы добавляет: — Ваше высокопревосходительство разрешит мне переговорить до отъезда по телефону с главнокомандующим? Дело не терпит отлагательства!

XVII

— Алексей Максимович в совершенном расстройстве, — говорит Игорь Брусилову, напрягая голос и стараясь заглушить звяк, гудение и какие-то посторонние звуки и свист, забивающие мембрану. — Он пал духом, ему мерещится катастрофа. Его необходимо поддержать вам лично, Алексей Алексеевич. Он опять настаивает на своем плане и требовании первого Туркестанского. Вам хорошо слышно, Алексей Алексеевич?

— Да. Позовите его к аппарату, — несется в ответ спокойный голос Брусилова.

Каледин повторяет свои доводы, высказанные уже капитану Смоличу, но более сдержанно, трагическим шепотом. Судя по его репликам, Брусилов доказывает ему, что наступление 3-й армии вполне обеспечит его правый фланг и выровняет его.

— Но я этому не могу верить, не могу! Наступление может быть неудачным или замедлится, к чему мы теперь уже привыкли… Ковельское направление — понятие малоопределенное. Наконец согласитесь же, Алексей Алексеевич, что командующий армией свободен в выборе плана действий!

Голос Каледина обрывается на дребезжащей ноте. Он слышен даже из-за запертой двери.

— Вы просто, Алексей Алексеевич, меня не любите. Затираете! Да, я утверждаю это… Не доверяете мне…

И внезапно долгое молчание, болезненное покашливание. Игорь представляет себе сейчас лицо Брусилова. Он не слышит слов, но безошибочно может пересказать их. Как близок и бесконечно дорог ему сейчас Алексей Алексеевич и как понятны все движения его души. Почему же ему, Игорю, не удается так спокойно и наверняка разрешать задачи, которые мысленно он легко разрешает? И именно так, как делает это Алексей Алексеевич?

«Потому что я до сих пор не научился отметать безжалостно свои собственные настроения… Потому что я недалеко ушел от Каледина и ни на минуту не забываю себя…» — думает Игорь.

Больше не слышно голоса Каледина. Долгая томительная пауза. Игорь видит, с каким лицом выходит из аппаратной командарм. На него жалко и досадно смотреть.

«Ой, беда! — думает Игорь. — Теперь с ним уже совсем мне не справиться… Он сложит руки и будет думать о смерти. У него чуть что — мысли о самоубийстве… Попросить разве еще разрешения на переговоры с Алексеем Алексеевичем? Тут нужны решительные меры… Надо вызвать сюда Брусилова…»

Но переговорить с главнокомандующим Игорю не удалось. Аппарат был занят Клембовским, потом ответили, что главнокомандующий выбыл из штаба в расположение фронта…

Игорь лег спать, подавленный разноречивыми мыслями. Сопоставление себя с Калединым глубоко его ранило. «Надо бороться с этим», — жестко подумал он, засыпая. А на заре, едва открыв глаза, услышал знакомый голос и не поверил. Торопливо одевшись, Игорь выскочил на двор. У подъезда стояла машина главнокомандующего, от колес до брезентового верха зашлепанная грязью…