Брусилов - [127]

— А сегодня опять старая песня! Опять оттяжка и даже без срока!

Брусилов сжал в кулаке подвернувшуюся ему ручку, с еще влажными чернилами на пере.

— И наши успехи, которым мы с вами так радовались — и радовались по праву! — на последних словах Алексей Алексеевич пристукнул кулаком, и несколько чернильных капель брызнуло на блокнот, — ограничатся только тактической победой. На судьбу войны они никакого влияния иметь не будут, да, очевидно, и не должны иметь, по мнению ставки.

Он смолк, сжав губы, решительно выдвинув вперед бритый подбородок, шевеля усами. Глаза его упорно и остро, смотрели вперед, в дальний угол комнаты. Вся его фигура, положение ног, готовых мгновенно поднять его худое тело, — не отвечали тому состоянию дел, какое создалось к этому времени, судя по его собственным словам.

— Но мотивы? — нахмурясь и сутуля широкие плечи более обыкновенного, спросил Клембовский.

Он потянулся по привычке к своему блокноту, готовый тотчас же приступить к разработке нового плана действий… Его возмущение, закипавшее мгновенно и бурно, тотчас же утихало, когда вступал в свои права холодный расчет.

Алексей Алексеевич отметил этот поворот настроения и мыслей в своем начальнике штаба. Не отрывая взгляда от дальнего угла комнаты и не глядя на Клембовского, он улыбнулся краем губ: в хозяйстве начальника штаба все обстоит как должно, и, несмотря на плохую дорожку, конь не сбился с ноги.

— Мотивы? — уже иным тоном, но так же тихо переспросил он, и чувство юмора, веселая уверенность в правоте своего дела, спокойствие человека, поднявшегося еще на одну ступень и оглянувшегося с этой высоты на угрожавшую ему опасность, озарили его лицо. — Мотивы, как всегда, у Эверта безукоризненно вески. Его разведчики донесли ему, что против его ударного участка собраны громадные силы противника и многочисленная тяжелая артиллерия. А отсюда логически следует: атака на подготовленном месте ни в каком случае успешной быть не может! Но если ему прикажут, — он атакует… Вы замечаете эту щепетильную добросовестность? Если прикажут, — он подчинится! Но при убеждении, что будет разбит.

— Ах, черт побери! — вскрикнул Клембовский и, привскочив, даже прихлопнул себя ладонями по коленкам: — И это главнокомандующий!

— Скажите лучше — бухгалтер.

— Очень похожий на жулика! — негодующе подхватил Владислав Наполеонович.

— Погодите, — остановил его Алексей Алексеевич еще веселее, хотя ничего веселого во всем этом не видел. — Жулики хапнут — и наутек… А почтенный Алексей Ермолаевич подсказывает выход из положения: «Ваши денежки будут целы, — говорит он, — если вы мне разрешите спекульнуть на них! Мы оставим это гнилое место на произвол противника! Черт с ним! А сами перенесем пункт атаки к Барановичам, где, несомненно, наши усилия оправдаются с лихвой…» Вы понимаете эту тонкую бестию?.. И ему дали спекульнуть! — совсем весело вскрикнул Алексей Алексеевич: — Дали! По словам Михаила Васильевича, государь разрешил Эверту от атаки воздержаться и возможно скорее (о, безусловно, как можно скорее!) собрать новую ударную группу против Барановичей!

Брусилов резко повернул голову к Клембовскому и взглянул на него блестящими глазами.

— Но ведь это значит, что противник будет снимать свои войска со всех сторон и бросать их на наш фронт! — глухо проговорил Клембовский и мрачным взглядом цыганских глаз ответил на веселый взгляд Брусилова.

Он не понимал, откуда взялась у главнокомандующего эта неуместная веселость, и не хотел доискиваться ее причины. Но если бы он был внимательней и более чуток, он заметил бы за веселой рябью на поверхности суровую подводную темень, бесстрашие человека, прямо и сверху взглянувшего в глаза суровой правде, решившего бороться до конца. Такая веселость бывает страшна, когда увидишь ее на лице воина.

— И принудит нас остановиться, — продолжил Брусилов мысль Клембовского, как бы нарочно не оставляя уже никаких сомнений.

— Алексей Алексеевич, но вы сказали это Михаилу Васильевичу? — подавленно, точно цепляясь за последнее, проговорил Владислав Наполеонович.

— Я сказал ему, что так воевать нельзя, — с насмешкой над собой ответил Брусилов. — Я сказал ему, что даже если бы атаки Эверта и Куропаткина не увенчались успехом, то самый факт их наступления значительными силами мог бы сковать на продолжительное время войска противника. Я даже пытался толковать, что наступление это не допустило бы посылку резервов противника с их фронтов против моих войск. Я убеждал его, что создание новой ударной группы против Барановичей ни к каким благим результатам повести не может. Доказывал, что для успешной атаки укрепленной полосы потребуется подготовка не менее шести недель… А за это время, говорил я, Юго-Западный фронт понесет излишние потери… я так и сказал, словно речь идет о проториях и убытках! Я угрожал возможностью полного провала операции… Да, Владислав Наполеонович, я унизился до этого! Я говорил азбучные истины, потому что хватался за соломинку!.. Теперь у меня ее нет. И не нужно! — твердо пояснил он и замолк на короткое время.

Он собирал мысли, сдвинув брови. Сказанное им ставило крест на том, что было отжито и похерено. Когда он начал снова, голос его звучал безразлично. Не к чему пересказывать пустые слова… Но скрывать от своего соратника тоже не надо. Только им двоим теперь придется расхлебывать кашу.