Бруклин - [26]

Мисс Фортини велела ей посидеть, попить еще воды и удалилась. Сидя в ожидании, Эйлиш пришла к выводу, что ее не уволят. И даже возгордилась тем, как ловко она управилась с мисс Фортини, позволив той задать столько вопросов и ответив на них совсем коротко, но не произведя впечатления неблагодарной грубиянки. Размышляя об их разговоре, Эйлиш почувствовала, как к ней возвращаются силы, и решила, что, кто бы сейчас ни пришел, да хоть и сам мистер Барточчи, она сумеет добиться их сочувствия. Но не могла же она сказать им, что боится магазина и покупательниц, ненавидит дом миссис Кео, а помочь ей никто не в силах. Тем не менее работу она сохранить обязана. Эйлиш верила, что ей это удастся, и ощущала удовлетворение, казалось сливавшееся с печалью или наплывавшее на нее, отвлекая, по крайней мере на время, от худших сторон тех чувств, что ею владели.

Спустя некоторое время мисс Фортини вернулась с сэндвичем, который купила в ближайшей закусочной. По ее словам, она поговорила с мисс Барточчи, заверив ту в простоте возникшей проблемы, объяснив, что прежде с Эйлиш ничего подобного не случалось и, скорее всего, никогда не случится снова. Затем мисс Барточчи переговорила со своим отцом, близким другом отца Флуда, и мистер Барточчи позвонил священнику и оставил сообщение его экономке.

– Мистер Барточчи сказал, что вам следует оставаться здесь, пока он не получит весточку от отца Флуда, и велел мне купить для вас сэндвич. Вам повезло. Он редко бывает таким благодушным. Однако сердить его дважды я бы не стала. И никто не стал бы.

– Я его не сердила, – тихо возразила Эйлиш.

– О нет, милочка, вы рассердили его. Придя на работу в таком состоянии и с таким выражением лица. Конечно, вы рассердили мистера Барточчи, а он такого не забывает.

День тянулся, кое-кто из любопытных продавщиц спускался глянуть на Эйлиш, одни спрашивали, как она себя чувствует, другие делали вид, будто ищут что-то в своих шкафчиках. Она сидела, все яснее понимая, что если ей хочется сохранить работу, то необходимо решительно избавиться от того, что ее гнетет, чем бы оно ни было.

Мисс Фортини больше не появлялась, зато около четырех в двери возник отец Флуд.

– Я слышал, здесь творится что-то неладное.

Эйлиш попыталась улыбнуться.

– Это я виноват, – продолжал отец Флуд. – Мне сказали, что вы прекрасно справляетесь с работой, а миссис Кео называет вас лучшей жилицей, какая у нее когда-либо была, ну я и решил, что вам не захочется, чтобы я приходил к вам проверять, как идут ваши дела.

– Все было хорошо, пока я не получила письма из дома, – сказала Эйлиш.

– Знаете, что с вами не так? – спросил отец Флуд.

– О чем вы?

– У происходящего с вами есть название.

– Какое? – Она решила, что отец Флуд собирается упомянуть какое-то женское расстройство.

– Тоска по дому, вот какое. Она поражает каждого. Но проходит. У одних быстро, у других помедленнее. Нет ничего злее этой тоски. А чтобы ее одолеть, нужно иметь с кем поговорить и подыскать себе дело.

– Дело у меня есть.

– Эйлиш, надеюсь, вы не станете возражать, если я запишу вас на вечерние курсы. Помните, мы говорили о бухгалтерском деле, о счетоводстве? Курсы отнимут у вас два-три вечера в неделю, но вы будете заняты и получите очень хорошую специальность.

– А разве записываться на них не поздно? Одна из наших девушек сказала, что заявку туда следует подавать весной.

– Бруклин место забавное, – ответил отец Флуд. – Если заведует всем не норвежец – а в колледжах это маловероятно, – у меня в большинстве случаев находятся необходимые связи. Лучше всех евреи, они всегда рады что-нибудь для тебя сделать. Слава Богу, евреи верят в силу пастырского воротника. Мы начнем с лучшего из всех колледжей, с Бруклинского. Люблю нарушать всяческие правила. Когда я пришел сюда, Франко сказал, что вы можете отправляться домой, но завтра утром должны вернуться, широко улыбаясь. Я сегодня вечером загляну к мамаше Кео.

Услышав про «мамашу Кео», Эйлиш чуть не рассмеялась. В первый раз выговор отца Флуда показался ей чисто эннискортским. Она поняла, что «Франко» – это мистер Барточчи, и фамильярность, с которой говорил о нем священник, заинтриговала ее. Как только он ушел, Эйлиш надела плащ и тихонько выскользнула из магазина. Она не сомневалась, что мисс Фортини заметила ее, однако та в ее сторону даже не взглянула, и Эйлиш быстро прошла по Фултон-стрит и повернула к дому миссис Кео.

Отперев дверь своим ключом и войдя в прихожую, она увидела поджидавшую ее домовладелицу.

– Идите пока в гостиную, – сказала миссис Кео. – Я заварю для нас чай.

Гостиная, окна которой выходили на улицу, была на удивление красива: старые ковры, тяжелая, уютного вида мебель, потемневшие картины в золоченых рамах. Двойные двери вели в спальню, и, поскольку одна половинка их была открыта, Эйлиш обнаружила, что и спальня убрана в том же тяжеловесном, пышном стиле. Увидев старый круглый обеденный стол, она решила, что за ним-то в покер воскресными вечерами и играют. Маме, подумала она, эта комната понравилась бы. В одном из углов стояли старый граммофон и приемник, Эйлиш отметила также, что кисточки скатерти совпадают по цвету со шторами. Она принялась запоминать все подробности, подумав, впервые за несколько дней, что можно будет рассказать о них в письмах к матери и Роуз. Как только поднимусь после ужина к себе, сяду за письма, решила Эйлиш, но о том, как я провела последние два дня, ни слова не напишу. Нужно постараться оставить эти дни позади. Что бы ей ни приснилось, что бы она ни перечувствовала, выбор, знала Эйлиш, у нее только один – быстро выбросить все из головы. Днем заниматься работой, а к ночи возвращаться сюда и спать. Это все равно что стол скатертью накрыть или задернуть оконные шторы. Может быть, тоска по дому со временем утихнет, – и Джек так говорил, и отец Флуд. Все равно ничего другого ей не остается. И, когда вошла миссис Кео с чаем на подносе, Эйлиш стиснула кулаки, чувствуя, что готова осуществить свое намерение.