Брошенные тела - [121]

— Что ты намерена предпринять? — спросил Даль.

— Проследить, куда ведут все имеющиеся у нас ниточки. Здесь, в Милуоки, где угодно.

И прежде всего проверить возможные связи с театральными курсами и фитнес-центрами, и вообще все, что придет в голову. Вероятно, даже стрелковые кружки. Девушка явно была на ты с пистолетом.

— Я так понимаю, что запрещать тебе это бесполезно?

— Можешь меня уволить.

Он лишь усмехнулся.

— И все это свалилось на нас совершенно внезапно, — вздохнула Бринн.

— Знаешь, пулю, предназначенную тебе, обычно выбирать не приходится. В большинстве случаев ты и не слышишь, как она уже летит.

— Чем вы с Кэрол занимаетесь в эти выходные?

— Наверное, пойдем в кино. Но только если ее мамаша согласится посидеть с детьми. Ох уж эти старшеклассницы! Требуют по десять долларов за вечер плюс ее еще и покормить надо. А вы сколько платите?

— Мы с Грэмом редко куда выбираемся.

— Оно и к лучшему. Остаться дома, вкусно поужинать. И никуда не надо тащиться. Особенно теперь, когда есть кабельное телевидение… Ну, ладно, мне пора.

— Передай от меня привет Кэрол.

— Передам. А ты — своей матушке. Пусть скорее выздоравливает.

Она закрыла за ним дверь, потом взяла список и прочитала первый пункт плана.

II МАЙ

Сидя за ужином в ресторане Милуоки, крупный и широкоплечий Стэнли Манкевиц разглядывал в стекле свое отражение, подчеркнутое темно-серым послеполуденным светом. Первое мая, но погода стояла мартовская.

Эта дата для Манкевица была важна. День международной солидарности трудящихся, в конце восьмидесятых годов позапрошлого века выбранный рабочими организациями по всему миру, чтобы чествовать своих членов. Именно эта дата увековечивала память о «Хеймаркетской бойне» в Чикаго в мае 1886 года, когда при разгоне организованной «Международным товариществом трудящихся» демонстрации за введение восьмичасового рабочего дня погибли несколько ее участников и полицейских.

Майский праздник имел для Манкевица двойное значение. Во-первых, это было торжество в честь трудящегося люда, к которому он когда-то принадлежал и интересы которого всем сердцем рвался отстаивать и сейчас, как миллионы его «братьев и сестер» во всем мире.

А во-вторых, он служил лишним доказательством того факта, что жертвы бывают порой необходимы для пользы общего дела.

Над своим рабочим столом в кабинете он вывесил цитату — фразу из последнего слова на суде одного из повешенных затем организаторов событий в Хеймаркете Августа Шписа (историки позднее доказали, что он, как и остальные его казненные товарищи, был невиновен). Шпис тогда сказал: «Наступит время, и наше молчание зазвучит более мощно, чем те голоса, которые вы хотите удавить сегодня».

Жертвы…

Размышляя о достопримечательном дне, Манкевиц не сводил глаз со своего отражения, отмечая не столько лишний вес, который по временам его все-таки расстраивал, сколько общую усталость во всем облике. Она читалась прежде всего в позе, хотя, различи он яснее черты лица, это впечатление наверняка только усилилось бы.

Он вгрызся в клубный сандвич, безошибочно отметив, что ему положили американский сыр вместо швейцарского, который он заказывал. И слишком много майонеза на салатные листья. «Они делают это постоянно», — раздраженно подумал Манкевиц. И зачем он только ходит в это заведение?

Детектив-«Хоббит» почти исчез в последнее время с горизонта, а это, как остроумно заметил Манкевиц в разговоре с Джеймсом Джейсонсом, означало, что он «перебздел».

После гибели Эммы Фельдман жизнь превратилась в сплошной кошмар. Его «пригласили» в офис ФБР, а потом и прокурора штата. Он пришел со своим адвокатом, ответил на некоторые вопросы, воздержался от ответов на другие и удалился, услышав вслед лишь холодное «до скорой встречи». Адвокат терялся в догадках, что все это предвещает.

Потом до него дошли слухи, что юридическая фирма, на которую работала Фельдман, готовит иск против него с обвинением в причинении смерти и требованием возместить их материальные потери. По мнению адвоката, все это была чушь собачья, поскольку не существовало законного прецедента для возбуждения уголовного дела на подобных основаниях.

Но все равно чертовски неприятно.

— А не потому ли все это чушь собачья, — злобно заметил Манкевиц, — что просто нет никаких доказательств моей причастности к ее убийству?

— Конечно, Стэн. Это подразумевается как бы само собой.

«Как бы само собой».

Он поднял глаза от своего перекосившегося на бок сандвича и увидел, что к нему направляется Джеймс Джейсонс. Присев за тот же столик, он заказал официантке диетическую колу.

— Ты не ешь?

— Зависит от обстоятельств.

«А это что значит?» — подумал Манкевиц.

— У меня есть кое-какие новости.

— Выкладывай.

— Прежде всего я позвонил тамошнему шерифу Тому Далю. Позвонил, разумеется, назвавшись другом четы Фельдманов. Их скорбящим другом по имени Ари Паскелл. Попытался надавить на него: мол, как это вы до сих пор не нашли убийц? И все такое.

— О'кей.

— Убежден, он поверил, что я тот, за кого себя выдавал.

— Он сообщил что-нибудь о расследовании?

Джейсонс прищурился.

— Честно говоря, ничего. Но он и не должен был. Я хотел проверить, не вызвал ли подозрений мой визит туда той ночью.