Бродячая женщина - [52]

В тот вечер он так и не нашёл ничего подходящего, чтобы дополнить схему алиса – томас, но зато неожиданно подобрал для пожилой степенной миранды поводок терьерши скарлетт.

Со временем он понял, что может монтировать не только связи между людьми. Однажды нашёл пресс-папье со стола главы строительной компании и за три месяца собрал комплект предметов, который теоретически не дал бы ей развалиться, как это случилось полгода назад. Он усовершенствовал газонокосилку, присовокупив к её колесу ряд неожиданных предметов, так, что она в идеале смогла бы заменить полдюжины садовых механизмов и мини-холодильник в придачу при условии, что к ней приложили бы руки сэмуэль-карандаш, сван-пивная банка и элиза-расчёска. При этом Седрик не был технарём – только логиком, аналитиком и, может быть, немного ясновидцем.

Кольцо он встретил весной, а к зиме оставил работу – его нынешнее занятие было гораздо интересней, чем налаживание деятельности очередной фирмы, а родительское наследство позволяло прожить и так.

Иногда Седрик воплощал конкретную цель вроде создания суперкомпьютера, раз уж подвернулась многообещающая материнская плата, сеточка от фена и талантливая хайди-трусики, а чаще просто собирал говорящие предметы и приносил домой. Он держал в уме сначала десятки и сотни, а потом и тысячи начатых схем, и каждый раз, когда удавалось закрыть очередную, испытывал острое удовлетворение, гордость и даже, пожалуй, ликование. Случалось, что Седрик не удерживал в памяти все объекты, поэтому время от времени нужно было раскладывать предметы на полу (на столе уже не помещались), двигать, нащупывая неожиданные связи.

Существование его стало почти счастливым и наполненным. Лишь на третий год собирательства случилось событие, поколебавшее этот образ жизни. Он встретил мадину-шарфик.

Ах нет, он встретил настоящую живую Мадину. Просто увидел однажды на земле золотистый шарф, который его позвал, – потянулся, чтобы поднять, но со смущением понял, что это не сам по себе предмет. Шарф был завязан вокруг бёдер женщины, сидящей в кресле открытого кафе, лёгкий шёлк свешивался до самой земли, чутко лежал на камнях мостовой, каждую секунду норовя взлететь от порыва ветра. Но Седрик уже успел тронуть краешек.

Мадина, Мадина, как бы я мог любить тебя, и как бы ты, дурочка, могла быть со мной счастлива. Слишком хорошо я понимаю твои желания, но главное, я вижу, как легко ты исполнила бы мои. Он увидел города, в которые они могли приехать вместе, услышал единственно верные слова и почувствовал прикосновения, необходимые каждому из них.

Впрочем, к тому моменту он уже быстро шёл, почти бежал к своему дому. Мадина, сучка, зачем ты попалась мне? Седрик впервые за много месяцев отвёл ищущий взгляд от земли и взглянул на бледное небо, на светло-зелёные деревья, дождавшиеся весны. Какая гадость. Сколько же здесь незаконченности, неполноты, алогичности. Мгновение назад хаос поманил его иллюзией личного счастья, но Седрик помнил, что оно не выживает в нарушенной среде. Нужно делать свою работу, увеличивать количество совершенства в мире, и тогда, тогда, может быть…

Что готовые закрытые схемы у него в доме складываются в некую общую систему, он заметил довольно поздно, примерно через восемь лет после начала своей миссии. Но как только это случилось, короткие моменты счастливых озарений слились в постоянный поток – он осознал, что близок к созданию совершенного объекта, который не только будет безупречен сам по себе, но и сможет отстроить весь этот долбаный мир так, чтобы всё стало правильно.

На одиннадцатом году он понял, что ему осталось соединить последние два объекта. Чтобы добыть один из них, пришлось снова оторвать взгляд от земли. Хорошо ещё, что Седрик никогда не забывал подробности своих видений.

Мадина как раз выходила из дома, когда у порога возник полоумный Помоечник и сказал:

– Отдай мне шарф.

За годы, прошедшие с их первого контакта, о котором она, конечно же, не помнила, Мадина порядком растолстела и отяжелела, но по улице припустила как молодая. Этот вечно согнутый псих, когда распрямился, оказался выше на две головы, и такой длинноногий, что на три её мелких шажка приходился всего один его. Она бежала, путаясь в длинной юбке, тревожно озиралась в поисках полицейского, который, как назло, не попадался, а псих, почти не торопясь, шёл рядом и ровным голосом повторял:

– Отдай мне шарф. Золотистый шёлковый шарф у тебя был, ты не могла его выбросить. Мадина, отдай мне шарф.

Она внезапно остановилась. «Он знает моё имя. И у меня действительно есть чёртов шарф, в чемодане со старыми вещами». Мадина из сентиментальных соображений не выкидывала одежду своей юности, хотя не могла влезть в прежние платья и брюки. А этот шарф она повязывала на бёдра, и мужчины потом нервными пальцами распутывали тугой узел. Она вгляделась в лицо психа. Нет, нет, с ним ничего не могло быть. Может, лет пятнадцать назад ей бы понравился этот тяжёлый подбородок и странный серый взгляд, но не настолько же у неё короткая память – нет, с этим точно ничего не было. И всё же он знал её имя.

– Мадина, – медленно сказал он, – я не отстану. Отдай мне твой шарф.